«нейтрализует свободные радикалы».
Можно сказать, этим я и занимался.
Я улыбнулся зеркалу. Зубы у меня были жёлтые, зато три протеза сверкали в синем свете хирургической чистотой.
Я не очень любил смотреть на себя. Я не из тех людей, на которых в толпе заглядываются. Скорее, от которых шарахаются.
Сосед терзал вертушки, а моё лицо мерцало в зеркале.
Раз-два, раз-два…
Из плохо закрученного крана капала вода.
Кап. Кап. Кап-кап-кап.
Может, подумал я, стоило позвонить Лене?
Волосы у меня были не очень короткие, синие. Такого яркого, синего цвета и торчали во все стороны. Я уже и не помнил, когда я их покрасил.
Лицо у меня было осунувшееся, помятое после вчерашнего, на подбородке уже пробивалась щетина. Я потрогал её пальцами. Ничего, жить можно.
Моё дыхание растекалось по зеркалу.
Вместо глаз у меня – два чёрных провала. Нет, я не был слепым. Я просто хотел видеть лучше.
Я помню, в клинике меня спросили: «типа, парень, зачем тебе эта операция? Мы можем сделать простую коррекцию зрения, нормально будешь видеть. Или ты киллером собираешься стать?»
Врач, этот огромный детина, с квадратным подбородком и узко посаженными глазами, расхохотался. Видимо, думал, что шутка у него смешная получилась. Когда он говорил, он плевался.
Нет, сказал я. Я художник. Понимаете, художник . Сетевой художник. Мне нужно супер-зрение. Мне нужно, чтобы информация выводилась мне прямо на сетчатку. На нерв. Вообщем, куда там надо.
Я сказал: мне просто необходимо хорошо видеть. Видеть детали.
Врачи хмыкнули. Они сделали то, о чём я просил.
Так что я очень хорошо вижу. За это пришлось пожертвовать зелёной радужкой, зрачком, белками.
Говорят, что глаза это зеркало души.
У меня в глазницах две чёрные глянцевые выпуклости. Плюс ко всему, огромные синяки.
Не видно ни белка,ни радужки, ни зрачка. Только чернота. Она даже поглощает почти весь свет, что падает на мои глаза. На мои бывшие глаза, поскольку их в прямом смысле уже не существует – это не линзы. Это полная перестройка зрительного аппарата.
Значит ли это, что у меня нет души?
Выглядит это со стороны так, будто мне в глазницы налили чернил. Тьма. Прибавьте к этому никель-хромовые клыки, синие волосы, и тогда можно понять, почему народ от меня шарахается и боится смотреть мне в глаза.
Зубы мне выбили. В драке. Пришлось менять.
Я ещё раз погядел в зеркало.
Ну и что ж. Зато я по крайней мере, оправдываю своё имя.
Пустота.
Изо рта воняло, поэтому я решил почистить зубы. Щётка была вымазана засохшей пастой. В мигающем свете, движения кажутся резкими и преувеличенно-чёткими. За каждым предметом и движением тянулся шлейф его прошлого.
Я нацепил трусы, и, вынув фильтры из раствора, вставил их в нос. Услышал, как хрупнул хрящ, сигнализируя, что поставил я их правильно.
Кап. Кап. Кап-кап-кап.
Fuck. Fuck. Fuck-fuck-up.
Возможно, у меня нет души.
Слух резанул особенно убойный запил, который произвёл мой сосед.
Я вышел из ванной и направился к столу. На улице всё ещё шёл дождь.
Кап.
Fuck.
Выли сирены.
На столе лежали бумаги, на них много скетчей, набросанных моей рукой в то время, когда моё сознание плескалось в бетафениламиновом море. Девушки, монстры. Резкие, нервные линии…
У девушек было неизменное грустное худое лицо, а на лбу – маленькая точка.
У монстров были большие когти и чёрные глаза.
Сублимированная хрень, подумал я, с неожиданной злостью откидывая наброски в сторону. Они взлетели, как птицы. Да, больные пситтакозом птицы. Под бумагой и мусором лежал терминал-1. К нему был приткнут терминал-2. Я вытащил его из гнезда и замер.
Ну и кому я собирался звонить?
И по какому поводу?
Экран терминала-2 был чёрен и пуст.
Я облизнул потрескавшиеся губы, кинул взгляд на пистолет, лежавший на холодильнике. Надо было кому-то рассказть, да…
Включив терминал-2, я почти выкрикнул – «Лена, Киев!»
«пожалуйста, подождите, идёт соединение».
Жду, подумал я.
Экран заполыхал и тут появилось лицо Лены. Она была в какой-то комнате, где стены были завешены цветастыми коврами. Она осунулась ещё больше с того момента, когда я видел её в последний раз, под глазами появились мешки. На лбу у неё была неизменная красная точка. Ленка улыбнулась, правда, довольно слабо.
– Димка? Войд? Ты где? – её голос скрежетал из динамика. Всё-таки в Киеве была плохая сеть.
– В Москве, где ж ещё… ты как, сеструха? – разговаривая с ней, я не мог не улыбаться.
Лена сморщила нос от удовольствия и вытянула шею, как будто что-то рассматривая за моей спиной.
– Ааа, кактус-то жив. Я думала, ты его в первые же дни загубишь. – выглядела она довольной.
– Ну да, конечно. Можешь представить, я за ним ухаживал…
– Да, двадцать раз. Ты за собой-то не можешь уследить, а тут кактус… у тя рожа как кактус, вот что…– сказала Ленка и хихикнула.
– Лен, короче… ты как там? Эти твои, кришнаиты, тебя не обижают?
– Войд, о господи, сколько раз тебе говорила – никто меня не обижает, и перестань строить из себя заботливого брата. Ни к чему это… ты ведь по делу звонишь, так? Что-то случилось, у тебя это на лице написано. – сказала она, озабоченно всматриваясь в моё лицо. Вот же стервочка, ничего от неё не скроешь. А ведь плакса жуткая…
– Ленусь, вообщем так… у твоих этих, хари-кришна-хари-рама ничего посильнее «робола» не найдётся?
Её брови сдвинулись у переносицы. Она сложила руки на груди.
– Так, братишка, в чём тут дело?
– Мне нужно что-то, что действует лучше «робола».
– Заткнись. У тебя губы дрожат. – несмотря на то, что она была моей младшей сестрой, хрупкой, нежной девочкой, иногда она могла вести себя, как моя мать. – ты попал в переплёт, так? А ну, смотри на меня…о господи, видеть не могу твои мерзкие гляделки. Войд, что чёрт возьми, случилось?
На заднем фоне промелькнула какая-то фигура. Ленка обернулась и прокричала что-то на украинском. Повернулась опять ко мне.
– Так скажи.
Я не хотел, видит Бог, не хотел. Но должен был. Я чуть не разрыдался, а в горле засел комок. Я совсем разваливался.
– Лен, я сегодня утром чуть себя не убил.
В ответ – молчание и каменное лицо.
– Лен…я забыл принять «робол»… – пробормотал я, наблюдая, как у неё начинает пухнуть и краснеть нос и слезиться глаза. Блядь, ну почему я должен ещё и виноватым себя чувствовать! Разве я этого хотел? Почему она вечно заставляет меня чувствовать вину за те проступки, которые я и не совершал?!
– Я знала, что этим всё и кончится. – сказала она. – ты просто урод…
«Ну да, конечно… вот же сука, всё на меня перекладывает, заебала уже. Я не виноват!»
– Да, знала, ну и что? Ты как будто не знаешь побочных эффектов этого чёртова стимулятора? Ну давай, скажи что не знаешь! – злость, как кислота, начала бурлить у меня в кишках. Я тут себе чуть башку не разнёс, а она мне нотации читает, просто отлично!
– Я не собираюсь это обсуждать. – ответила она, поправляя волосы. Мои пальцы сжали терминал.
– Он меня разрушает, ты не понимаешь? Сколько я уже его принимаю – два года. Ещё два я выдержу, а потом что? Буду пускать слюни в приюте для слабоумных, да?
– Войд, послушай…
– Нет, это ТЫ, МАТЬ ТВОЮ, ПОСЛУШАЙ! Я не хочу, чтобы какая-то повёрнутая сектантка указывала мне, понятно? Так вот, я не могу не принимать «робол», иначе я убью себя. Но я и не могу продолжать его принимать, иначе моя психика рассыпется на кусочки. Я уже начинаю забывать всякие мелочи. Год, два – может я и продержусь… а потом? Что потом?