— Вам только кажется, что я солдат.
Когда говорю ему, что его обнаружили в засаде врага с военными документами и заряженной винтовкой, в конце концов, он признает, пожимая плечами и поглаживая свои усы в стиле Саддама:
— Я очень мелкий солдат.
Он рассказывает, что ему сорок семь, у него двое сыновей и пять дочерей. Он утверждает, что раньше был сапожником и вступил в Республиканскую гвардию совсем недавно. Один из морпехов указывает ему на то, что многие другие иракцы бросили оружие и сбежали.
— А ты, немытая чурка, поджидал нас, чтобы убить. Ты не сложил свое оружие, пока мы не заставили тебя это сделать.
— Это неправда. Я боялся. Если бы бросил оружие, пришла бы полиция и избила нас.
Он говорит, что он и другие люди в его отряде не получали никакой информации о том, что происходит в мире. Их командиры говорили им, что Ирак выигрывает войну.
— При Саддаме все молчат. Если Саддам скажет, мы воюем с Америкой, мы говорим «хорошо». Если скажет, мы не воюем с Америкой, мы говорим «хорошо».
Морпехи, которые так сердились на него секунду назад, теперь подобрели.
— Нам тоже нельзя бросать оружие. Он просто делал свою работу.
Теперь они улыбаются ему и дают еще один кекс.
Пленный не улавливает нового праздничного настроения. Он наклоняется ко мне и шепчет:
— Как мне теперь вернуться домой, офицер? А что если мой сержант найдет меня?
Примерно полчаса назад по BBC сообщили, что Багдад пал. Очень коротко пересказываю ему эти новости.
Он начинает плакать.
— Я так счастлив!
Новости теперь все лучше и лучше. Подходит «Иман» и говорит ему, что отвезет его сегодня вечером в Багдад.
— Бесплатно? — спрашивает, не в силах поверить своему везению.
На Хамви мы возвращаемся в темноте в Багдад. Эдвардс заводит малоизвестную песню.
— Погоди-ка, приятель! — кричит Уокер.
После сорока часов без сна, больше половины из которых были проведены в сражении, нервы у всех на пределе, а водитель только что нарушил важнейшее правило сержанта, установленное им как руководителем группы: дешёвая музыка на этой войне запрещена.
— Это ковбойская песня, — говорит Эдвардс.
— Мне не хочется рушить твои иллюзии, но ковбоев не существует, — встреваю в диалог.
— Неправда, сэр, — отвечает мне, одновременно с безразличным и вызывающим выражением лица. — Существует миллион ковбоев.
Мой аргумент не заставил себя долго ждать:
— Ковбой — это тебе не штырь в огромной шляпе и с бляхой величиной с тарелку на ремне. Уже лет сто, как и в помине нет настоящих ковбоев. Разведение лошадей — теперь наука. Выращивание скота — индустрия.
По радио передают, что враг открыл огонь по колонне.
— Подожди, Эд, — просит Уокер, с неохотой отрываясь от прослушивания нашего спора. — Хочу узнать, что там с этой перестрелкой.
«Свингер» и разведбатальон, которые едут на юг по тому же шоссе, по которому прорывались вперед предыдущие тридцать часов, снова подвергаются обстрелу.
Замечаю дульное пламя врага в каких-то пяти метрах от нас с правой стороны машины — прямо напротив моего окна.
Уокер начинает стрелять, его автомат тарахтит. Если прошлые действия являются в этой ситуации хоть каким-нибудь показателем, существует большая вероятность, что он попал в цель. Представляю себе вражеского бойца, истекающего кровью в холодном, темном окопе и не испытываю никакого сожаления.
Следующие десять километров они едут практически в полной тишине, ища другие цели, пока не выезжают за пределы зоны засады. Сержант отводит оружие от окна и возобновляет разговор с Эдвардсом, вспоминая мой ответ:
— Дело в том, Брэдли, что люди, которые поют о ковбоях — деревенщины, надоедливые и глупые.
Рано утром на следующий день разведбатальон пересекает понтонный мост через реку и заезжает в черту Багдада. Встреча в Саддам-Сити — пункте назначения разведбатальона на северной стороне Багдада — это знакомая комбинация энтузиазма с примесью бешенства. В Саддам-Сити живет три миллиона иракцев. Это беспорядочная застройка из низких, безликих многоквартирных домов советского типа, которая тянется на несколько километров. Когда конвой разведбатальона объезжает квартал, на улицы высыпают тысячи людей. Хамви тормозит, и к нему тотчас устремляются молодые люди в поношенной одежде, которые прилипают к окнам, словно зомби. Многие улыбаются, но смотрят на нас голодными, рассеянными взглядами. Некоторые протягивают руки и пытаются что-то схватить, например, фляги или снаряжение, свисающее по борту Хамви.