Конвой снова ползет по улицам. Иракцы стоят на обочине и скандируют: «Буш! Буш! Буш!».
Морпехи сворачивают в ворота промышленного комплекса, некоторые секции которого до сих пор догорают после американских бомбежек.
Наш лагерь сегодня ночью — это гигантская сигаретная фабрика на краю Саддам-Сити. Сотни тысяч, если не миллионы, горящих сигарет выбрасывают в воздух чуть ли не самое огромное в мире облако вторичного дыма. Обустроив позиции у погрузочной платформы, морпехи набивают карманы сигаретами и ложатся, чтобы насладиться завоеванной добычей.
— Я думаю, здесь вполне безопасно, — «Иман» своим людям в свете угасающего дня. — Нам всем нужно сегодня хорошо отдохнуть.
За пару минут до захода солнца морпехов сотрясает мощный взрыв — бомба, заложенная в автомобиле, на расстоянии около ста метров. Повсюду в городе с крыш домов стреляют трассерами. Ко мне с улыбкой подходит лейтенант:
— Я ошибся, — через мгновение с неба падает случайная пуля и отскакивает от бетона, вспыхивая за его спиной. Он смеется. — А это и вовсе плохо.
Это сражение между иракскими группировками, и оно длится всю ночь.
В минуты затишья в городе воют сирены скорой помощи. Большинство морпехов все равно крепко спит.
Сержант Хеллер использует свободное время, чтобы дописать письмо жене. Она работает в конструкторском бюро и воспитывает их восьмилетнюю дочь.
На рассвете орудийный огонь в Багдаде прекращается.
Группу, вместе с остальной ротой, отправляют патрулировать район к северу от Саддам-Сити.
Такое впечатление, что здешние жители рады видеть морпехов.
Оказывается, это район, в котором проживает средний класс. Немощеные дороги ведут к большим оштукатуренным домам, которые и у нас смотрелись бы неплохо. Люди на улицах приветствуют морпехов почти сразу же при их появлении и обращаются к ним на английском, с трудом подбирая слова, но при этом предельно вежливо. Например, «Доброе утро, сэр».
Морпехи останавливаются. Иракцы собираются вокруг Хамви, курят и жалуются на жизнь при Саддаме. Большинство их жалоб связаны с экономической ситуацией — нехваткой рабочих мест, взятками, которые нужно платить за самые базовые услуги.
— Нам нечего делать, кроме как шмалять, трепаться и играть в домино, — поджарый мужчина лет под сорок, который непрерывно курит смотрит на меня. — Саддам был засранцем. А жизнь — очень тяжелая.
Какой-то мальчик, подбегая ко мне, показывает пальцем в мою сторону и ребячески повторяет «Хиджаб». Похоже, головной убор стал объектом интереса ребёнка.
А тот старец спрашивает, не дадут ли ему морпехи немного валиума.
— Я не сплю по ночам, а магазин, где можно было купить выпивку, закрыли еще в начале войны.
Помимо жалоб праздно шатающихся мужчин, другая особенность этого района, которая бросается в глаза — это тяжелый труд, который выполняют женщины. Облаченные в черные платья, они сидят на корточках в пустых садах, срезая ножами урожай, в то время как у их ног ползают дети. Другие устало бредут мимо, взвалив на голову мешки с зерном. Разделение труда существует даже среди детей. Мальчишки носятся по улице и играют в футбол, а девочки таскают воду.
— Черт возьми, женщин здесь используют на манер мулов, — обращается ко мне Эдвардс.
— Их культура вместе с предписаниям основной религии воссоздали мощный инструмент манипуляции над женским населением. Если боитесь завести детей, думая про возможные проблемы с личными качествами, вспомните мусульман. Вот где взаправду нужен феминизм. Не в ту степь воюют наши разноцветные сестрёнки, — делюсь мыслями в пустоту, Нэйтан это хорошо расслышал.
— Да, согласен. Если бы нам пришлось сражаться с этими женщинами, а не с их мужчинами, — замечает Хеллер, — еще неизвестно, кто бы кому надрал задницу. Им есть за что бороться.