Вдруг я увидел человека — он шел обернувшись назад, дирижируя целым хором, да еще сам громко пел, а потом плясал вприсядку.
— Вот, — сказал я Суслину, — покажите его! — Суслин молча кивнул и навел свою камеру на этого веселого человека.
Потом я увидел, как идет здоровый, плечистый папа, а на плечах у него сидит маленький мальчик, а на плечах у этого мальчика еще один, совсем уже маленький.
Я дернул Суслина за рукав, и он показал и эту замечательную пирамиду.
И так мы стояли до конца демонстрации, я замечал все самое интересное, говорил ему, а он обязательно показывал.
Когда демонстрация прошла и площадь опустела, мы собрались все вместе в автобусе.
— Ну и ветер там, на высоте, — весело говорил Калустьян, — зато все видно, все. Весь город. И Неву, и корабли, все, до самого конца. И не я один — зрители увидели. А у меня берет сдуло. Полетел он, полетел. Долго падал. Да, — думаю, — не дай бог мне так падать. Потом упал он в Неву и поплыл, как корабль.
— Да, здорово, здорово, — говорил Сергей Иванович, — а на следующую годовщину, я считаю, что нибудь еще поинтереснее придумаем. ...Как вы смотрите на то, чтобы Пэ-Тэ-Эс к вертолету подвесить?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Однажды, тридцатого декабря, вечером, я ходил по квартире и со всеми спорил. Бился об заклад.
— Тетя Шура, — говорил я, входя в кухню, — как вы думаете, это я пришел?
— Ты, а кто же еще? — удивлялась она.
— Точно?
— Конечно, точно.
— На всякий случай потрогайте!
Тетя Шура вытирала масляные руки тряпкой и трогала меня за плечо.
— Ну ты, а кто же еще? Сосед наш, Саша Горохов.
— Так, отлично. А теперь скажите, как по-вашему: дома я сейчас или нет?
— Дома, конечно, в своей квартире.
— Так. Значит, я дома?
— Дома. Дома.
— Ну так вот. Я сейчас буду по телевизору выступать.
— Э-э-э, брось, милый, мне голову морочить. Я на своем веку всякого повидала, меня не проведешь. Раз ты дома, — значит, ты и есть дома, и ни по какому телевизору выступать не будешь. Вот так.
Она отвернулась и стала лить из крана воду в чайник.
— Значит, не буду? А может, тогда поспорим?
Тетя Шура быстро обернулась. Уж спорить она любит, — это я знал.
— Ну давай, — сказала она. — Проспоришь — покупаешь мне новый чайник. А то у моего совсем уже ручка отвалилась.
— Ладно, — сказал я, — а если вы проспорите, свяжете мне лыжную шапку.
— Идет, — сказала тетя Шура.
Потом я постучался в дверь к Ивану Макарычу.
— Да-да, — сказал он. Он сидел в кресле-качалке и курил свою трубку.
— Иван Макарыч, — опять спросил я, — как вы думаете, я дома?
— Ну конечно, дома, — сказал Иван Макарыч самоуверенно, — вот ты стоишь.
— А как вы думаете, могу я сразу с вами разговаривать и по телевизору выступать?
— Нет, не можешь. Человек может быть одновременно только в одном месте. Или здесь, или там.
— Да, — сказал я, — не цените вы современную технику. В наше время человек может быть сразу и тут и не тут.
— Это абсурд, — сказал Иван Макарыч.
— Ну, — сказал я, — на спор?
И так я переспорил со всей квартирой. Без пяти шесть мы все собрались у телевизора.
Кончался какой-то фильм, и подходил назначенный срок. Я вдруг поймал себя на том, что сам сомневаюсь, — можно ли, сидя здесь, среди соседей, одновременно выступать по телевизору. Наверно, нельзя, — они правы.
Вот фильм кончился, и на экране показалась дикторша и, улыбаясь, объявила:
— А сейчас посмотрите новогодний праздник, устроенный в средней школе номер сто девяносто три.
На экране появился актовый зал нашей школы, и вдруг на сцену вышел я; уж на что я был подготовлен, и то испугался и сказал, что это мы начинаем новогодний школьный праздник, который придумал и подготовил наш кружок «Умелые руки».
Соседи ахали и снова, чтобы удостовериться, хватали меня за плечо.
После этого начался праздник. Малыши, в костюмах гномов и фей, бегали вокруг елки, и елка вдруг тоже стала вращаться в другую сторону, и на ней по очереди стали рваться хлопушки.
Потом Ира Рогова начала раздавать всем маленькие кристаллические елочки — она вырастила их на проволочках в растворе поваренной соли.