— Понимаю, конечно.
— А вот он не понимает, хоть убейся!
Мы вошли в студию.
— Вот звуковая партитура, — сказал Гриша, передавая Сергею Ивановичу папку.
Сергей Иванович стал читать, по временам кивая головой. В одном месте он остановился.
— Ну ка, объясни. Откуда тут «громкий треск»?
— Так это, — сказал Гриша, — то место, где Славка Прохоров вечером пошел к сельсовету, чтоб залезть туда и план выкрасть. А Степан и Гость сидят в избе и ждут.
— Ну?
— Я много думал, как это место озвучить. Если, скажем, дать тиканье ходиков, — слишком мирная получится картина. Полное спокойствие. И я по-другому решил. Сначала у меня будет тишина. Тревожная, напряженная. И в кадре одно только лицо Гостя. И вдруг — громкий треск! Он вздрагивает, бледнеет. «Выстрел!» — конечно, думает он. Потом кадр сдвигается, и мы видим, что это Степан нечаянно уронил с подоконника горшок с цветком и разбил. А тот-то испугался! Один только звук и сразу показывает, как Гость всего боится. Ничего я придумал с горшком?
— Вот уже сколько народу набирается! — говорил Сергей Иванович. — Сценарист. Режиссер. Оператор. Осветитель. Магнитофонщик. Художник. Звукорежиссер.
А вот здесь сидит бутафор. Зайдем?
Мы зашли в комнату. Там сидел старичок с большой амбарной книгой на коленях.
— Ну, как дела, Сигизмунд Тимофеевич?
— Хорошо, Сергей Иванович. Трудно было с третьим актом, второй картиной. Вы помните? Где Гость, не выдержав, сам выдает себя, выскочив среди бела дня в магазин. Там он встречает Славку Прохорова, который, как выясняется, не полез в тот вечер в сельсовет, а пошел вместо этого в кино. Завязывается драка.
Помню-помню, — сказал Сергей Иванович.
— Потом, — продолжал старичок, — он вбегает в избу, собирает вещи и, оглушив лопатой Степана, который пытается его удержать, бросает его в погреб и выскакивает через окно в огород.
— Как же, помню.
— Так вот. Артисту, исполняющему роль Степана, долго не нравилась ни одна лопата. «Эта, — говорит он, — слишком новенькая, а таких вот тогда не делали». И так далее. Короче, пришлось заказывать специальную лопату в мастерской, из папье-маше. Представляете, какие нежности и капризы! А я всегда считал и сейчас считаю, что у меня есть абсолютно все! — Он обвел рукой вокруг.
Здесь были столы, различные стулья, часы, градусники в чехлах, попугаи в клетках, шпаги в ножнах, бутылки, пистолеты, ножницы, тарелки, телевизоры, гитары, канделябры, и даже маленькая чугунная пушка с ядрами спокойно стояла в углу.
Старик вдруг вынул платок и стал стирать с пушки пыль.
— Теперь надо зайти в столярку, — сказал Сергей Иванович, — посмотреть декорации.
В столярке нас встретил молодой парень.
По всему лицу у него, зацепившись, висели стружки.
— Ну, как изба? — спросил Сергей Иванович.
— Заканчиваем, — ответил парень, снимая с лица часть стружек.
— Вот спасибо. А я хотел ругаться.
— Зачем же ругаться? — сказал парень. — Знаете, как я с вами намучился? Вот тут, например, написано: «Гость бросает Степана в погреб и бежит к окну. Он толкает окно, но оно не открывается». Заело вроде бы, так? И только со второго раза рама распахивается и Гость выскакивает в огород. То есть как бы получается, что даже и окно против него. Правильно я понял творческий замысел?
— Точно, — сказал Сергей Иванович.
— Ну так вот, — сказал парень, — написать, конечно, легко. А как на самом деле быть, в плотницком, так сказать, смысле?
— Не знаю, — сказал Сергей Иванович.
— Да уж, — сказал парень, — пришлось нам всем голову поломать! Зато теперь — попробуйте!
Мы пошли в другое помещение, где стояла стена избы с застекленным окном.
— Пожалуйста, — гордо сказал парень, — толкайте!
Сергей Иванович толкнул раму.
Не открылась.
Толкнул второй раз.
Открылась!
Закрыли. Теперь толкал я. Но все равно окно открылось только со второго раза.