Постепенно я начинал понимать, как много сразу готовится передач и какие они все разные. Я все время опасался, что, например, вот сейчас в эту драму, в которой все сидят и ждут почтальона, вдруг по ошибке войдет, с репетиции другой передачи, маркиз в кружевах и со шпагой, увидит людей в пиджаках и брюках, испугается, скажет: «Ох, я, вроде, не туда! Ну уж ладно, раз пришел...» — и начнется такая путаница, которую будет не распутать никогда. Но почему-то путаницы не получалось — там, где ждали почтальона, входил действительно почтальон.
И как только драма заканчивалась, сразу же начинался конкурс бальных танцев, словно он всегда был тут рядом, а не происходил в другом конце города. И главное, не было никакой паузы, — одна передача кончалась, другая тут же начиналась. Заканчивался конкурс — и сразу же на экран выплывал политический комментатор, который, я знал, давно уже сидит в дальнем конце здания и думает — мне казалось, — что все про него забыли. Ан нет, не забыли. И сразу после конкурса точно секунда в секунду на экране появлялся комментатор из девятой студии в дальнем конце здания.
Все шло по порядку, одно за другим, все нужные люди в нужный момент оказывались на местах; и комментатор в нужный момент сидел на стуле, и как раз в той самой девятой студии, которая как раз включалась кем-то точно в назначенный срок и становилась на это время главней других студий, другие, может, были и больше, да вот поди ж ты, выбрали именно ее; и главное, тут уже сидит политический комментатор, который как раз и должен сейчас выступать, а не какой-нибудь посторонний или случайный человек!
И так было абсолютно всегда!
Сначала я просто считал такие случаи совпадениями.
«Ну, везет им, и все!» — думал я.
Но эти совпадения продолжались.
И со временем я понял, что это нельзя объяснить случайностью. Постепенно из всего стала вырисовываться какая то огромная фигура, которая всегда все знает, обо всем помнит, твердо и хладнокровно всем на ходу руководит.
«Кто же он? — думал я. приглядываясь к разным людям. — Этот? Вряд ли. Слишком много кричит, суетится, носится туда-сюда. Такой, по-моему, может только все еще больше запутать.
Этот? Вряд ли. Вот он, открыв рот, смотрит драму и думает лишь о том, чтоб почтальон в предложении «Вам письмо из Минска» сделал ударение на словах «из Минска», — а об остальном, во всяком случае, о других передачах, он сейчас совершенно не думает. Они ему сейчас попросту безразличны.
Так кто же он, этот человек, которого никто не видит, а зато он видит всех, обо всем знает, обо всем помнит и твердо и хладнокровно всем на ходу руководит?»
Сначала я искал его по разным студиям, но потом понял, что он не может быть ни в одной из студий, потому что если он в одной из студий, — как же тогда остальные?
Я искал его в коридорах, там бегало много разных людей, но каждый заботился о чем-то одном и только это и помнил, а он, человек, которого я искал, должен помнить все.
И вот, совершенно внезапно, сам того не ожидая, я вдруг нашел этого человека в маленькой комнатке на втором этаже.
То есть я шел по пустынному второму этажу — на втором этаже вообще гораздо меньше народу, чем на первом и третьем этажах, я шел по коридору второго этажа и вдруг заметил в углу маленькую железную дверцу, которую раньше никогда не замечал.
Сначала меня привлекло то, что она была закрыта, — единственная дверь на студии, которая была закрыта. Я подергал ее — не открывалась. На ней был почему-то телефонный диск.
И вдруг к двери подошел человек, набрал на диске какие-то цифры, и дверь открылась. Я вошел за ним. Он быстро сел на маленький крутящийся стульчик — перед ним работали три экрана. На одном был снимок большого освещенного дома и надпись «Москва». На втором — Петропавловка и надпись «Ленинград», а на третьем экране просто были нарисованы треугольник и линейка. Первая, вторая и третья программы.
Еще на столе перед ним стояли несколько телефонов.
Он схватил одну из трубок, пожужжал диском и закричал:
— Вторая Пэ-Тэ-Эс? Это программный режиссер Ярцев! У вас готово? Что, камера не работает? Да вы что, ребята? Чините! Не успеть? Восемь минут отсрочки — пущу киножурнал, который должен был после вас идти. Но чтобы к двенадцати минутам седьмого успели! Больше не звоню! Включаю, и все! Пеняйте на себя!
— Зоя! — кричал он уже в другую трубку. — Зоя, вторая Пэ-Тэ-Эс зашивается. Вместо них пока даем киножурнал. Так и объявишь.
— Седьмая проекционная, — кричал он в следующий телефон, — внимание! Киножурнал «Наука и техника» пойдет сейчас. Нет, не в восемнадцать двадцать, а ровно в восемнадцать! Пока!