Он помолчал.
— Ну вот, про оператора почти все. А это знаешь что за зверь?
В углу стояла машина, похожая на железную лошадь, покрытая прозрачным целлофановым чехлом.
— Не знаю.
— Пошли в четвертую студию, там он в работе.
В четвертой студии двое играли в шахматы, а рядом стояла эта железная телега, сзади на ней сидел рулевой, а вверх уходила стрела, наверху стрелы была площадочка, и там примостился оператор с камерой.
— Кран, — сказал Сергей Иванович, — со стрелой. Если надо с верхней точки показать. Или, скажем, отдельного музыканта в оркестре. Так его другие закрывают, а стрела протянется — и пожалуйста, показывай. В общем, техника у нас ничего, хорошая, на все случаи. Правда, было однажды, когда кран чуть оркестр не задавил. Сломалось в нем что-то — и поехал прямо на музыкантов. Все, естественно, разбежались. Один дирижер остался на своем посту. Стало быть, в технике тоже разбираться надо, чтобы техника не подводила. Ну, все запомнил, что я тебе говорил?
— Все.
— Хотя бы часть — и то хорошо. А теперь иди погуляй.
— Сергей Иванович!
— Иди. Иди. Ведь устал.
— Да нет, что вы!
— Ну ладно. Вахонин!
К нам подошел седой мужчина в серой спецовке.
— Да, Сергей Иванович?
— Вот молодой человек чувствует избыток сил, хочет немного поработать. Как ты на это смотришь?
— Что же, подумаем. Нам как раз надо холм на другое место перенести.
— Ну как, можешь перенести холм? Вот и иди с Алексеем Степанычем. А я пойду тоже поработаю. — И он ушел. Новый знакомый взял меня за плечо и повел. В отличие от Сергея Ивановича, он все делал молча, ничего не объясняя. Он ввел меня в новую, не знакомую мне студию, где на полу действительно стоял холм, с ярко-зеленой скамейкой на нем, большими синими, красными, желтыми, фиолетовыми цветами во круг. Сзади было видно, что холм этот сколочен из досок. Я, Вахонин и еще трое уперлись руками в этот холм, и он поехал по полу. Мы перевезли его в другой угол и стояли, вытирая пот. Я внимательно осматривал холм, ярко-зеленую скамейку, синие, красные, желтые, фиолетовые цветы вокруг.
— Нет, — сказал я, — непонятно.
Тут я увидел, что на меня бежит хромой человек с палкой, маленьким острым носом, большими роговыми очками. Он бежал хромая, взмахивал палкой.
— Ну, — спросил он, подбежав, — так что же тебе не нравится в моих декорациях? А?
— Это главный художник, — прошептал мне на ухо кто-то.
— Холм! — кричал художник. — Скамейка! Цветы! Место встречи! Любовь! Впрочем, что ты понимаешь. — Он впервые как следует меня разглядел. — Какая там тебе любовь!
— Да нет, — сказал я, — наоборот! Мне очень нравится скамейка. И цветы. Особенно фиолетовые. Мне только непонятно: зачем они? Зритель же все равно этого не увидит. Телевидение-то черно-белое, правильно?
— Мальчик, — торжественно произнес он, — ты присутствуешь при подготовке цветной передачи!
— А-а-а, — сказал я, — я видел однажды цветную передачу!
— Ну, так как? Как тебе все это? — насмешливо спросил он. — Как тебе... холм?
— Немножко... натурально...
Художник поднял брови.
— Слишком... яркие какие-то цвета... и как-то... нет...
— Оттенков? — спросил он, кивая головой.
— Да!
— Правильно заметил, неизвестный мне мальчик! — сказал он, и я понял, что эта насмешливая интонация не относится ко мне, — он, наверно, так разговаривает всегда. — Действительно, современное цветное телевидение передает только четкие, определенные, лаконичные цвета — миллионы существующих оттенков пока ему еще недоступны... Ну, я думаю, это тебя не огорчает?
— Огорчает, — сказал я.
Он снова удивленно поднял брови.
— Скажите, — неожиданно для себя спросил я, — а в той студии... где танцы... там тоже будет цветная передача?
— Нет. Цветные передачи только здесь.
— А почему же там, — сказал я, — таблица «от четырнадцати до восемнадцати» написана синими буквами на желтом? Зря тратили краски, что ли?
— Ну, во-первых, веселей среди цветных декораций, — сказал он. — Ну, а главное... это слишком сложно. Ты думаешь — какой цвет выглядит на экране, как самый белый?