Один из дней: тот самый — 29 июня 1927 года.
«Ровно в 12 часов появились в гостинице Яшвили с Табидзе — за ним; за окном фырч быстрой машины, громкий звонок: „такси“, предоставленное гостеприимным Союзом грузинских писателей.
Начинается фантасмагория — бег по музеям:
— Стой!
— Что это?
— Это музей нашей фауны… Оценки из жизни природы, макеты, чучела птиц и зверей: вот медведь, залегающий в зарослях барс, а вот — тигр, убитый у Мцхета (забрел из Персии); рысь, кабан, кавказский олень, зубр, козы и туры, сайгак, джейран, гиены, шакалы, барсук, лесные коты…
— Что за диво? — Кавказские бабочки с горных пастбищ — стоять бы часами…
— Нет, Борис Николаевич, мы не поспеем: программа большая, — глядя на часы, отрезвляет Яшвили: пора!
— Очень жаль!
Фырч машины — поехали; зигзаг рикошетов в ущельях узеньких улиц и снова: стой — это музей! Живопись. Здесь бы стоять часами, думать о персидской живописи, о древней грузинской и о новейшей (новая — не интересна): новейшая — Гудиашвили…
— Нам, Борис Николаевич, пора.
— Миниатюры персидские как же? Говорят, они — чудо?
— Но мы не успеем. Миниатюры — после…
Поехали: перестрельнули стремительно.
— Университет!
— Национальный музей — этнографический!
— Надпись шестого столетия!
— Список Евангелия. Тринадцатый век!
— Еще список?
— Это — четырнадцатый.
А вот „Барсова шкура“ — древнейшая рукопись!.. Ряды портретов: цари, Руставели…
— Кто эта красивая дама?
— Жена Грибоедова.
Месяцы это бы все разглядывать, изучать.
— Борис Николаевич, нам пора… — Всюду этот Паоло Яшвили. С мягкой, грустной улыбкой доказывает: это — потом, хоть завтра; сегодня — иная программа…»
Мцхета.
Остатки облупленных фресок (их копии только что посмотрели в музее).
Обед — в Белом духане.
Наверху, на балкончике, сдвинули столики.
«…Заливаемся пеной сердечных речей, — вспоминает А. Белый. — Говорят то Табидзе с Яшвили, то я, перекидывая наши мысли застольные, как подаваемый мячик; летают они, легколетны и тихи. Табидзе же — наш председатель — всему дает тон; слово за слово — главка за главкою: повесть проходит — история литературы грузинской, живые портреты уже современных поэтов, с которыми я познакомился только что… Не беседа, а лекция. Дружно сдвигаем бокалы: под звон их встаем.
— Ну, пора!
И летим на Тифлис, просекая его, забирая попутно еще двух поэтов, Колау Надирадзе и Гаприндашвили».
На другой день — поездка в Коджоры.
— Увидите дочку мою, она там, — объясняет Табидзе.
И снова знакомства: жена Паоло Яшвили, жена Тициана Табидзе; с нею «заговорили о бедном Есенине, бывшем в Тифлисе, дружившем с Табидзе; сквозь рой непростительных слабостей ей угадался Есенин-ребенок, себя самого заморозивший, и, вспоминая, его называла она „золотою головкою“…». Али Арсенишвили, «очень умный и тонко настроенный критик-поэт…».
«Достоинство, непроизвольный во всех проявлениях такт», «атмосфера народной культуры» — вот что отмечает А. Белый в застольных беседах: «не только утонченников поэтической школы, я видел грузин настоящих», — пишет он.
«Зачем нет обычая этого в нашей Москве? Почему, собираясь, писатели русские курят, пьют средь галданов беспочвенных? Организацию надо ввести за столом. У грузин она есть, и „пирушка“ — не жратва, не пьянство, а дружеское заседанье, которым естественно правит преловкий на эти дела председатель; вино — лишь глоток: при речах… А у нас соберутся, и слово становится пустой затычкой меж „водкою“ и меж „селедкою“… Братья писатели русские, бросьте, учитесь сиденью у братьев грузин, где и „жратва“ — для вида (какая-то овощь), вино — говоря символически — трезво размешано чистой водою беседы, присев за которую, встать — неудобно; вести разговор сепаратный — вдвойне неудобно (сейчас же прервет председатель); у нас соберутся, воссядут за стол, и — пошло писать: рюмка за рюмкою, спины друг к другу свои повернувши, сосед громогласно соседу кричит, отчего поднимается „ор“, от которого зеркало лопается, — „ор“, крушащий равно все беседы в осколки разбитых бутылок; сих сборищ писательских — пьянственных, жратвенных, урных, порой оз-орны́х, — не люблю…
Древнейший обычай грузинской застольной беседы весьма заставляет подтягиваться: коллективное творчество; этот обычай я сделал бы общенародным».
«…дождик покрапывал; молнья зеленая выхватилась из-за черной горбины Давида. Прощаяся, мы говорили о завтрашнем дне; у Яшвили — обедаем, а у Табидзе — пьем чай».