«Солнце!.. Солнце вот-вот зайдет, в горах темнеет сразу, все окрест погрузится во мрак и...» И в этот миг вспомнилась ему Хале. Хале, над которой он смеялся.
«В скалах бродит Хале... Хале гоняется за детьми...»
Что же делать?!
Вскоре солнце ушло за дальние горы. Померкли его последние отблески. Ледники и скалы помрачнели. Полосу хвойного леса у подножий Дала-Кора окутала мгла. Ночь поднималась из глубины ущелья, забиралась все выше, выше. И вот уже лишь снеговые вершины Кавкасиони мерцают неясной надеждой. Мраку не одолеть их — как сказочные факелы, светятся белые главы...
ТЕРПЕНИЕ
— Кто все же был этот Чорла? Что сделал он такого?
Дедушка Антон огладил левой рукой белоснежную бороду, потом оперся на палку с железным наконечником, с которой никогда не расставался, и стал рассказывать историю Чорла.
— Такой охотник, как Чорла, не рождался на свет. Но, что самое удивительное, он с детства был очень жадным.
Набожный и отчаянный, ненасытным и кровожадным был он на охоте, убивал всех туров, какие только ему попадались. Страсть к уничтожению была у него в крови, страсть к убийству...
«Убей столько, сколько сумеешь утащить на себе»,— сказано в наших законах. А ведь они установлены богинями охоты. Только Чорла по этим законам жить не желал, он насмехался над ними.
Вот однажды снарядился он на охоту, кликнул своего черного пса Корана[1] и направился к Белым скалам. Ходил, бродил, да так ничего и не убил. Тогда он пошел на лужайку богинь охоты — авось, мол, хоть там найду добычу. А на лужайке, на приволье, расположился целый табун: туры, самцы и самки, скачут, прыгают, травку беззаботно щиплют. Ну, тут Чорла и карты в руки! Выстрелил он в тура-самца и уложил его на месте, Еще выстрелил и еще одного убил. Потом еще и еще. И прежде чем успел он в пятый раз перезарядить ружье, рассвирепевшие богини-дали схватили его, схватили и приковали к скале, подвесили на неприступном утесе за правую руку и левую ногу.
— Ненасытный Чорла, здесь вороны исклюют твое тело, здесь навсегда поселится твоя злая душа, а твое любимое ружье изъест ржавчина,— вот что сказали ему в утешение дали.
— О мой верный Корана! — крикнул Чорла скулившему псу.— Пойди и сообщи моим братьям, что со мной приключилось, пусть унесут мои кости в деревню,
а мое ружье и патроны пусть возьмут себе...
Рысью припустил Корана к дому, и вдруг у самой деревни повстречался ему владыка Георгий[2].
—Куда это ты так бежишь и почему ты такой грустный, Корана? — спросил он пса.
—Да как же куда бегу! Мой Чорла прикован к скале, я должен сообщить его братьям, какая беда с ним приключилась, пусть они хоть кости унесут домой, а его ружье со всеми патронами себе возьмут...
— Это тебя так опечалило, Корана? Из-за этого ты так жалобно скулишь? Сейчас же возвращайся обратно и постарайся подбодрить своего хозяина, пусть потерпит, пока я приду. А я поднимусь вдоль по ущелью и отправлю послов к дали, если же они заупрямятся, против их воли освобожу Чорла.
Святой Георгий вправду повелел дали, чтобы они отпустили смелого охотника.
Дали удивились требованию святого Георгия.
— Как же мы Чорла отпустим, когда он перебил у нас три тысячи туров, столько же самок турьих, оставил всего-навсего три серны, и те ранены! Пусть святой Георгий исцелит нам этих серн, оживит туров, и мы этого Чорла в тот же час освободим. Вот так — и не иначе! — заявили дали.
Святой Георгий сделал по-своему, против их воли освободил Чорла, но дали все же отомстили охотнику — размозжили ему правое плечо, чтобы он никогда не смог прижать к нему приклад, никогда бы не смог выстрелить из своего ружья.
— Чорла, бедный мой Чорла, как ты себя чувствуешь? — спрашивает по дороге святой Георгий.
— Хорошо, владыка, разве что плечо мне дали размозжили, да стоит ли печалиться из-за такой малости, когда я чуть было вовсе не погиб?
— Не горюй, Чорла. Сейчас я взвалю на тебя трех туров, и если ты сумеешь донести их вон до той горы, плечо твое исцелится.— Святой Георгий взвалил на Чорла трех туров и говорит: — Теперь я буду идти впереди, а ты иди за мной следом, только помни: наберись терпения, чтобы я не слышал ни единого стона, пока мы не достигнем вон той горы.
Тяжко пришлось Чорла, устал Чорла, ох как устал, пот с него лился в три ручья, глаза застилал ему пот. Ничего перед собой не видел раненый охотник, чутьем находил дорогу — шел по следам святого Георгия...
Подъемы остались позади. Улыбка победителя тронула губы Чорла.
Да только рано было радоваться.
— Вон за ущельем видишь перевал? — опять говорит ему Георгий.— Дотуда должен ты донести ношу, а потом и улыбайся, мой Чорла.
Молчит Чорла, набирается терпения, бредет, пошатываясь, за святым Георгием.
Вот поднялись они к перевалу, а святой Георгий снова говорит Чорла:
— Доберемся до ночлега, а потом и улыбайся, Чорла...
«До ночлега... до ночлега...— думает выбившийся из сил Чорла.— Где же он, этот проклятый ночлег?» Никак не вспомнит он пещеру охотников, в которой, почитай, сто раз проводил ночь под прикрытием огромного камня.
- Что ж делать, святой Георгий, я должен потерпеть, либо потерпеть, либо умереть...
Чорла не убавил шагу. Ни разу не застонал. Не взмахивал рукой перед лицом, отгоняя мошкару. Соблазнительная мысль об отдыхе, о том, чтобы хоть ненадолго остановиться, присесть и перевести дух, не касалась его сознания. По стопам святого Георгия шел Чорла.
Внезапно странный ропот послышался из ущелья.
— Чорла, эгей, Чорла, оглянись-ка назад,— сказал охотнику ушедший вперед владыка.— Видишь, какой потоп устроил я этим ветрогонкам дали, которые спешили погубить тебя.
И оглянулся Чорла, и увидел, как красавиц дали уносит бешеный поток.
— Ты ведь слыхал поговорку, Чорла: «Свеча и ладан свою дорогу не потеряют». Ты верно мне служил. Одних только свечек сжег в мою честь — двенадцать лошадиных поклаж. Мог ли я забыть о твоем таком ко мне уважении, о любви твоей и преданности, мог ли я в трудный час бросить тебя на произвол судьбы? Отныне ни туры не уйдут от тебя, ни серны, ни горные козлы — все будут в твоей власти. А смерть Придет за тобой тогда, когда ты сам того пожелаешь...
На этом старец закончил повествование. Умолк и задумался, полуопустив морщинистые веки. Так сидел он сминуту, потом вновь заговорил:
— Только смелости Чорла можно позавидовать, а больше ничему. И святой Георгий дурно поступил — утопил невинных богинь, ну и что же, что ему поручено покровительствовать мужчинам... Ничем не оправдать подобную несправедливость, ничем... Должен был понести наказание Чорла за кровожадность и алчность...
К счастью, таких, как Чорла, вероятно, мало было, а может, и вовсе не было, не то в наших ущельях не осталось бы зверья...
БЕСАРИОН: «СПЕРВА ОДОЛЕЙ СТРАХ ВЫСОТЫ...»
— Если бы не вершины, я бы сошел с ума. Они громоздились передо мной и совсем по-человечески подмигивали мне, обнадеживали,— улыбается Михаил.— Я слышал их тайный голос, он подбадривал меня: «А ну, будь смелее, держись, брат».
Очутившись один среди скал, вспоминал я историю Чорла. Дали приковали его к скале, вот и я застрял в этих скалах, словно и меня приковали... А может, и я в чем-то провинился перед дали и они так же сурово расправятся со мной, как с ним? Кто мне поможет, кто спасет меня? Святой Георгий? Но я ничего для него не сделал, одной свечки в его честь не затеплил. Почему-то я упорно сравнивал себя с Чорла, хотя, разумеется, никакого сходства между нами не было. Подавленный страхом и этими мыслями, я стал перебирать в памяти все дурные поступки, которые когда-либо совершил,— забрался в чей-то сад за яблоками, попортил чье-то поле, лакомясь молодым горошком, и прочее... И чем больше я вспоминал, тем страшнее мне становилось.