«Ты пока еще новичок, послушайся старшего товарища»,— сказал я себе. Мышляев, обладатель четырех золотых медалей, один из мужественнейших альпинистов, пользовался большим авторитетом и любовью товарищей. А я словно бы усомнился в верности его вывода, в его опыте. И это сомнение влекло меня назад.
Но Ушба, казалось, протянула незримую руку и манила к себе, не отпускала...
«Ну попытайся же, может, что и получится!» — искушала она.
— Когда мне надоест жизнь, я представлю в Федерацию альпинизма заявку на северную стену Ушбы и приду на это чертово Зеркало,— сказал Мышляев, когда мы спускались,— а пока что у меня есть одно заветное желание — штурмовать Чатин-тау...
Всю обратную дорогу, и весь тот день, и потом думал я о Зеркале. И попытался «втравить» в это дело Мышляева. Но на следующий год с вершины Чатин-тау взмыла в небо зловещая красная ракета... Я знал, что на Чатини находилась группа Мышляева из десяти человек. Недоброе предчувствие овладело мной.
К сожалению, интуиция редко обманывает — через несколько дней мы спустили в Местиа останки Мышляева и еще нескольких членов его группы. Неугомонный, упорный, он лишь на год отсрочил свою гибель. Он не был искателем легких путей и не ходил ими. Но какую роковую ошибку допустил он, многоопытный альпинист, осторожный, прозорливый борец, за которую так жестоко и безжалостно отплатил ему Чатин-тау? Ведь Мышляев прекрасно знал излюбленную альпинистскую (и охотничью) поговорку: «Берегись там, где не ждешь опасности». Не только знал, но и сам часто повторял эту сванскую заповедь...
Теперь у меня не было выхода. Я должен был искать другого товарища в этом рискованном деле.
После целого ряда горестных событий, неудач и провалов необходимо было одержать триумфальную победу и восстановить душевную бодрость и утраченный или поколебленный престиж. Зеркало Ушбы могло помочь в этом грузинским альпинистам. И вот после долгих размышлений я обратился к моим ближайшим друзьям: Шалве Маргиани, Джокиа Гугава, Гиви Цередиани, Джумберу Кахиани, Шота Чартолани, Михаилу Хергиани-Младшему... Наверное, они верили мне и несомненно понимали сложность дела и его значительность. Без колебаний, без «посоветуемся дома» дали свое согласие. Это было в 1959 году, но ни в тот год, ни в следующий нашему желанию не суждено было осуществиться. Заявку на штурм Зеркала Ушбы по разным причинам не утверждали.
Наконец в 1964 году, пять лет спустя, долгожданное свершилось — экспедиция была утверждена.
31 августа мы встали очень рано и вышли на знакомую тропу. В десять часов утра мы были у Александры, которая отлично выспалась и чувствовала себя вполне бодро.
После недолгого отдыха на верхней полке камина Гио подставил мне плечо и помог подняться на ту стену, на которую вчера таким же образом забирался сам. С помощью веревки за мной поднялись и остальные.
Некоторое время мы продвигались по гребню скалы, хотя и с большим трудом, но без особых препятствий, и вскоре опять попали в тупик. Справа и слева возвышались совершенно вертикальные стены.
Мы исчерпали все возможности, пытаясь как-нибудь преодолеть эти стены. Я и Гио старались обойти их, но все усилия оказались тщетными — прохода не было. Оставалось одно: штурмовать желоб.
По всему было видно, что ни один из наших предшественников не пытался подняться этим путем. Но на поиски того пути, которым прошли они, мы затратили бы много времени. Поэтому решили не отступать до последнего.
Целый час мы с Гио, сменяя друг друга, упорно штурмовали желоб. Но все было напрасно: мы никак не могли одолеть гладкую поверхность. В конце концов мы окончательно выбились из сил. Продолжать эту борьбу было уже бессмысленно.
Еще один отчаянный натиск — Гио снимает джабралеби и босиком карабкается на гладкую стену. Его попытка дает результат — босые ноги закрепляются на стене! Гио взбирается вверх, почти до середины желоба, и успевает вбить крюк в трещину. Таким образом решился один из главнейших вопросов нашего восхождения. Хотя и с невероятным трудом, стена была взята.
«Что вы потеряли на этих скалах или земли вам мало? Чего вы убиваетесь?» — часто слышал я эти слова, и особенно часто — после тяжелых, трагических восхождений. Друзья, родственники жалеют нас, негодуют на нашу страсть, роковую и пагубную, приносящую столько волнений, а порой и горе нашим близким. Где-то мы едва не разбились, еще где-то — едва не замерзли, зачем, чего ради?! Ответить на этот вопрос трудно. С чисто практической точки зрения — и правда, что мы там потеряли, среди льдов и снегов, среди пустынных диких скал, на неприступных вершинах, где только ветры и облака... Поди-ка объясни, что движет тобой, объясни и убеди человека в том, что там для тебя уже не имеет никакого значения — быть или не быть.
Ты можешь напомнить людям 1942 год, бои за Кавкасиони, где столь важную роль играли альпинисты. Напомнить о Бекну и Габриэле Хергиани, Максиме Гварлиани, Чичико Чартолани, Годжи Зурэбиани, Илико Габлиани и других грузинских альпинистах, их славных боевых делах, тогда, может, и оставят тебя в покое... Но ведь это лишь одна сторона медали!..
Для меня, например, каждая непокоренная вершина — волшебство, мечта, которая вдохновляет каждого из нас и движет нами, грань между возможным и невозможным. Ты во что бы то ни стало хочешь покорить ее, иначе говоря, хочешь воплотить в реальность заветную мечту, грезу своего сердца, души своей. А что может быть на свете прекраснее исполнения мечты, достижения заветной цели?
Альпинист идет по волосяному мостику над пропастью, мостику, которой шатается, прогибается и в любую минуту готов сломаться, может, в эту самую минуту, может, чуть позже, бог знает когда! Наверное, потому альпинист, подготовившийся к экспедиции, напряжен до предела. Огромное внутреннее волнение отключает его от всего — кроме вершины, которая его ждет.
О пас, об альпинистах, говорят, что мы — люди неразговорчивые, скупые на слова. Да, это правда. А ну попробуйте, войдите в мастерскую художника в то время, когда он находится в состоянии творческого процесса. Да он не только не станет с вами беседовать, он, возможно, и двери вам не откроет. Так и в горах. Горы для альпиниста — та же мастерская. Здесь не лепят, не чеканят, не рисуют, не пишут — но здесь идет та же творческая работа, вернее, некий абстрактный творческий процесс. Альпинист не создает ничего конкретного, осязаемого, он просто поднимается на вершину и спускается с вершины. Возможно, после него не останется и следов на скалах и льдах; он ни перед кем не похвастает — вот, мол, ценой стольких трудов я создал то-то и то-то. Но его жизнь? Жизнь, которая невредимой вернулась вниз, в долину. Ведь он носил эту жизнь по смертельным тропам над пропастями, по коварным гребням и склонам, он испытал непередаваемую радость победы, не сравнимую ни с какой другой, радость от сознания величия духа человека. И эту его жизнь увидят и другие и воспримут как книгу мужества, силы и отваги, книгу любви и верности, благородства и великодушия. Истинный альпинист никогда не покинет горы — как моряк не покинет моря и поэт не перестанет писать стихов. Не покинет, пока цела, пока не порвалась его веревка...
ХРОНИКА СНЕЖНОЙ УШБЫ 1943 ГОДА.
ГОДЖИ ЗУРЭБИАНИ: мы идем, связанные одной веревкой...
Остались позади около десяти биваков, устроенных нами с таким мучением. Осталась позади целая вереница кошмарных ночей, подобные которым, наверное, и не снились никому и представить которые не под силу фантазии и воображению человека. Кошмарные ночи! Да разве только ночи!.. Ночи и дни. Они походили друг на друга, словно луны воскресенья и понедельника. Казалось, весь мир провалился в бездну и только мы одни каким-то чудом застряли и повисли на утесе Ушбы. И одно, что постоянно, ежесекундно напоминало нам о себе,— это бешеный вихрь, круживший между гранитными скалами с воплями и завыванием, вихрь, который проникал в нашу погребенную под снегом палатку и леденящими руками сжимал нас в объятиях.