Некоторое время мы упорно рассматриваем крышу. Вытянув шеи, молча изучаем ее, ищем ахиллесову пяту. Тщетно!
Погода странная. Туман поредел. Однако все равно метрах в двадцати ни черта не видно. Да, так и есть, через несколько минут на наши лица падают первые пушистые снежинки.
— Страховка на шлямбурных крючьях! Если где-нибудь обнаружится трещина, применяйте и скальные крючья! — командует Старший.
Всем ясно: он решил штурмовать карниз сам. Это смертельный риск.
Некоторое время мы молчим, в замешательстве переглядываемся...
А может, он шутит?
Нет, конечно, не шутит. Сейчас не до шуток.
— Двое идут вперед с помощью веревочных лестниц, бурят стену, когда они устанут, их сменят другие, тех, в свою очередь, сменит следующая пара... пройдет — хорошо, а нет — так что ж...— говорит Шалва. Он окидывает нас растерянным взглядом и от бессильной злости сплевывает сквозь зубы.
Всем ясно — Михаил идет на смертельный риск. Он решил один на один сразиться со стеной и ползком взобраться на крышу. Если сумеет — вся группа выйдет на спокойный предвершинный гребень и выиграет один рабочий день. А если нет?.. Все Львиное ущелье, все болельщики, где бы они ни были, затаив дыхание следят за нашей борьбой и ждут победы. А мы обманем их надежды, их веру... Нет, это совершенно невозможно! Как мы потом посмотрим в глаза односельчанам, товарищам, тбилисским коллегам...
Михаилу вспомнился в эти минуты Белый Старец. «Восходитель — это особый человек,— говорил Тэтнэ Аптол.— Охотник может возвратиться с охоты с пустыми руками, никто, кроме домашних, и знать того не будет. Восходитель не принадлежит себе, за свои победы и поражения он отвечает перед народом... За восходителем по пятам следует опасность, опасность подстерегает его на каждом шагу, и если в минуту испытания чувство в нем возьмет верх над разумом — он будет побежден...».
«Рассудительность, разумность...— думал Михаил,— если бы здесь оказались Белый Старец или отец, что бы они посоветовали? С какой стороны, откуда атаковали бы они гранитную крышу? Может, и они, как Шалико и Михо, предпочли бы возвратиться обратно? Может, сейчас самое разумное — именно повернуть обратно? А что значит разумное? Пусть бы кто-нибудь объяснил мне, что разумно в этой ситуации, сказал бы, как поступить, куда идти, в какую
сторону? Задний ум крепок, когда арба перевернется, легко рассуждать».
Есть такая притча или сказка: некто ехал верхом по горной тропинке. Вдруг конь под ним оступился и, свалившись в обрыв, убился насмерть. Всадник уцелел. Он отсек ногу у своего павшего коня, поднялся на ту тропинку, приложил к ней копыто и говорит: «Эх, бедный мой скакун, ведь если бы ты поставил эту свою проклятую ногу поглубже на тропинку, не скатился бы с этой кручи и не отдал богу душу...» Но почему чутье не подсказало ему вовремя, куда и как направить коня? Почему сам он не натянул вовремя поводья?..
Пусть же скажет мне кто-нибудь, как поступить, пусть убедит в своей правоте, и я звука не издам против. Но кто придет сюда, чей голос достигнет этих диких круч! Пусть скажут товарищи. Я поверю им. Говорят, один ум хорошо, а два — лучше, а нас шестеро... Только бы не говорили об отступлении!..»
— Сперва попробуем шлямбурные крючья,— предлагает Гиви.— Будем идти по-прежнему связками, часто сменяя друг друга. Десяток крючьев вобью я...
— И я десять,— поддерживает его Шалва.
— Я тоже вобью десять,— вступает и Джокиа.
— Попробуем на шлямбурных крючьях? — Михаил оглядел хмурые лица.— Поддастся этот чертов гранит?
«Видишь, как она сверкает? Будто затаила что-то недоброе...»— вспомнились Михаилу слова погибшего Мышляева. Они всплыли в памяти, как пузырьки всплывают на поверхность минерального источника.
— Поддастся! Конечно, поддастся! — в один голос отозвались все.
— Ну ладно, пусть так. Может, доберемся до края карниза, и то дело. А потом попытаемся ползком забраться на карниз...
Снова наступило молчание. С помощью шлямбуров они действительно как-нибудь доберутся до карниза, но дальше? Что дальше? Как вбивать крючья снизу вверх? Никто не сможет это сделать, никто на свете. А как они смогут переползти? Если невозможно вбивать крючья, как же можно переползти? По лицу Михаила нельзя определить, что он собирается делать, на что надеется, но если наши догадки верны, ведь это самоубийство! Он идет на самоубийство, думали товарищи.
— Значит, так...— Михаил потер руки.— Наблюдает за страховкой Джокиа. Остальные будут действовать сообразно с обстоятельствами. Сегодня наша штурмовая тактика несколько изменится...
ОТ ПЯТИ ОТНЯТЬ ДВА...
Рассвело утро — утро стонов и плача. Каждого снедала своя боль. И к этой боли добавлялась общая — гибель товарища. Я даже не могу сказать, сколько времени ушло на сборы в дорогу,— обессиленные вконец, мы еле двигались, медленно одевались, сделали массаж, сделали перевязки... Наконец сели «закусить».
— Мне сегодня приснился странный сон, идейный,— пытается шутить Тэймураз.— Кирилл, а тебе снился когда-нибудь неидейный сон?
Кирилл педантичен в вопросах питания, его принцип — во время еды не думать ни о чем другом, кроме как о еде, и не разговаривать. На этот раз он нехотя, но все же отвечает:
—— Что же тебе снилось, может, скажешь?
— Будто наши запустили спутник и он сбросил какие-то бумажки над пиком Победы, и на одной из них красными буквами было выведено: «Все за одного, один за всех». Не понимаю, с чего это!..
— Обыкновенный сон,— пожал плечами Кирилл,— мы живем в эпоху спутников...
— Это же наш альпинистский принцип: все за одного, один за всех,— заметил Джумбер.
— Который мы нарушили, да? — возразил вдруг Тэймураз уже иным тоном.
Шутки что-то не получались. И все наши разговоры были вымученные — никому не хотелось говорить.
— Знаете что, давайте-ка отложим на завтра толкование снов и тому подобное. Сейчас бессмысленно и глупо все, кроме одного — спуска,— вставая, решительно проговорил Кузьмин,
— Пусть Тэймураз пойдет с нами,— предложил я Джумберу и Кириллу.— Вам будет легче идти.
— Нет, Минаан, достаточно и того, что мы взвалили на тебя Михо...— возразил Джумбер.— Более чем достаточно. Правду я говорю, Кирилл?
Кирилл ушел вперед и не слышал его слов. Тэмо же сказал мне:
— Ты позаботься о брате. Мы как-нибудь спустимся. Постарайся спустить Михо.
На глаза у меня невольно навернулись слезы. Я и по сей день не знаю, отчего они были, эти слезы. Может, от сострадания к моему товарищу с отмороженным лицом и ногами, такому гордому, такому мужественному, который в самые тяжелые минуты не терял присутствия духа и самообладания... Ведь он провел с Илико целую ночь на кручах пика Победы без палатки и без спального мешка! Его товарищ по связке остался там, ближе к солнцу и небу, а он добрался до нас, выспавшихся в тепле, и не уступал нам ни в чем, даже старался ободрить нас. Мне захотелось нежно обнять его, но не время было давать волю чувствам — нас ждал путь, полный опасностей. Я отвернулся, чтобы он не заметил слез в моих глазах, и, связавшись веревкой с Михо, стал быстро спускаться по склону.
«Один за всех, все за одного» — этот завет мы действительно нарушали. Я не знаю, кто был в том повинен, но, обернувшись назад, я увидел нечто, больно кольнувшее меня: Кузьмин, Джумбер и Тэймураз спускались другой дорогой... Очевидно, тот склон им показался более спокойным. А ведь вместе мы бы шли лучше — сознание близости друг друга каждому придавало бодрости и удваивало силы.
«Я должен спросить Кирилла... Обязательно спрошу, когда спустимся. Почему он не пошел нашим путем? Из каких соображений?..» — думал я. Но ведь я наперед знал его ответ, знал, что он скажет: «Я предпочел ту дорогу, потому что она, по-моему, была более легкой».
«А ты сам? Почему ты не сказал им, чтобы они шли за вами? Почему ты допустил, чтобы они шли другой дорогой? Почему разрешил?» — корил я себя. Что я мог сказать в свое оправдание? Но разве мне было в чем оправдываться? Я вел Михо, тяжелобольного Михо, который почти полностью висел на мне, как тяжелейший груз. И если бы я настаивал, чтобы они пошли той же дорогой, что и мы, я невольно впряг бы их в свое ярмо. А этого я всячески избегал: ведь именно я взялся спустить Михо, и я должен был завершить начатое, потому слово было за ними, а не за мной. Слово было за Кузьминым, и он избрал другую дорогу. Все это я осознал мгновенно и, удрученный, продолжал спускаться — к палатке, к пылающему костру, к фляжкам, полным воды, к человеку, который беспокойно ходил взад-вперед перед палатками и издали воодушевлял и поддерживал меня своим беспокойным хождением, своим нетерпеливым ожиданием...