— Это последняя работа Джеффри Гельсиона, — сказал он.
Поверх портрета Джорджа Вашингтона очень умелой рукой было нарисовано лицо другого человека — перекошенное злобой лицо дьявола из преисподней, выполненное тонким пером и графитовыми чернилами. Это лицо наводило ужас, а вся сцена вызывала омерзение. Портрет мистера Аквилы.
— Черт возьми, — сказал мистер Аквила.
— Вот видите, сэр? Я не хотел оскорбить ваших чувств.
— Ну, мне просто необходимо получить его в свою собственность, парень, — Казалось, мистер Аквила совершенно очарован портретом, — Он нарисовал это случайно или вполне сознательно? Гельсион знает меня? Ergo sum[32].
— Насколько мне известно, нет, мистер Аквила. Но в любом случае я не могу продать вам его рисунок. Это улика… подделка… Порча купюр Банка Соединенных Штатов… Она должна быть уничтожена.
— Никогда! — Мистер Аквила вернул рисунок так, словно он боялся, что Дереликт немедленно сожжет его, — Никогда, Джимми. Каркнул ворон: «Никогда». Черт возьми. Почему Гельсион рисует на деньгах? Мой портрет, фи. Это преступная клевета, впрочем, n’importe[33]. Рисовать на деньгах? Расточительно. Joci causa[34].
— Он безумен, мистер Аквила.
— Нет! Да? Безумен? — Аквила был потрясен.
— Гельсион совершенно не в своем уме, сэр. Очень печальная история. Его пришлось отправить в специальное заведение. Он все время рисует эти портреты на деньгах.
— Черт возьми, mon ami[35]. А кто дает ему деньги?
— Я, мистер Аквила, и его друзья. Каждый раз, когда мы приходим его навестить, он выпрашивает у нас деньги для своих рисунков.
— Видит бог, le jour viendra![36] Почему бы просто не дать ему бумагу, э-э, мой древний сотоварищ?
— Мы пытались, сэр. — Дереликт грустно улыбнулся. — Но когда мы давали Джеффу бумагу, он начинал рисовать на ней деньги.
— HimmelHerrGott! Мой любимый художник. В психушке. Eh bien[37]. Как же, святой ад, я буду покупать его картины, если это правда?
— А вы и не будете, мистер Аквила. Боюсь, что больше никто никогда не купит картин Джеффри Гельсиона. Он совершенно безнадежен.
— Почему же он сошел с катушек, Джимми?
— Врачи говорят, что это уход от действительности, мистер Аквила. Он не сумел пережить своего успеха.
— Что? Переведи.
— Ну, сэр, он все еще молодой человек. Когда к нему пришел большой успех, Джеффри оказался к этому не готов. Он не сумел справиться с теми обязательствами, которые наложил на него успех. Так, во всяком случае, говорят его врачи. Поэтому он повернулся ко всему свету спиной и вернулся в мир детства.
— Да? И рисует теперь на деньгах?
— Они утверждают, что это для него символизирует возвращение в детство, мистер Аквила. Как будто бы он еще слишком мал, чтобы понимать значение денег.
— Да? Oui. Ja. Хитроумие безумца. А мой портрет?
— Этого я не могу объяснить, мистер Аквила, если только вы не встречались с ним раньше и он почему-то вас запомнил. Или просто случайное совпадение.
— Хмм. Возможно. Так. Ты ведь что-то знаешь, греческая твоя башка? Я разочарован. Je n’oublierai jamais[38]. Я очень серьезно разочарован. Черт возьми. Больше никогда не будет новых Гельсионов? Merde[39]. Мой лозунг. Нам нужно что-то сделать для Джеффри Гельсиона. Я не потерплю разочарований. Мы должны что-то сделать.
Мистер Солон Аквила решительно тряхнул головой, достал сигарету и зажигалку, а потом погрузился в раздумья. После долгой паузы он снова кивнул. На этот раз мистер Аквила уже явно принял решение, после чего сделал совершенно неожиданную вещь. Он засунул зажигалку обратно в карман, достал другую, быстро огляделся по сторонам и зажег огонь прямо под носом мистера Дереликта.
Мистер Дереликт, казалось, ничего не заметил. Мистер Дереликт, казалось, в один миг одеревенел.
Не погасив огня, мистер Аквила осторожно положил зажигалку на полку перед антикваром, который продолжал стоять неподвижно. Оранжевое пламя отражалось в его остекленевших глазах.
Аквила быстро вернулся в магазин и отыскал там редкий китайский хрустальный шар. Достал его из футляра, согрел, приложив к сердцу, потом заглянул внутрь. Начал что-то бормотать. Кивнул. Положил шар обратно в футляр, подошел к кассе, взял листок бумаги и карандаш и начал писать что-то значками, не имевшими никакого отношения ни к одному из языков. Снова кивнул, разорвал листок бумаги и достал свой бумажник.