Потом он взял свою лопату и последовал за первым шутом на кладбище. Первый шут был высоким, худощавым, подвижным человеком с очень грустным лицом.
— А правильно ли хоронить ее по-христиански, ежели она самовольно добивалась вечного блаженства? — спросил первый шут.
— Стало быть, правильно, — ответил Гельсион. — Ты и копай ей живей могилу. Ее показывали следователю и постановили, чтобы по-христиански.
— Статочное ли дело? Добро бы она утопилась в состоянии самозащиты.
— А ты разве не спрашивал меня об этом раньше? — поинтересовался Гельсион.
— Заткнись, старина правоверный. Отвечай на вопрос.
— Я могу поклясться, что это уже происходило раньше.
— Черт возьми. Ты будешь отвечать? Господи.
— Состояние и постановили.
Они начали копать могилу. Первый шут обдумал ситуацию и начал занудно распространяться все на ту же тему: законно — незаконно. Потом он быстро повернулся и выдал несколько профессиональных шуток. Наконец Гельсиону удалось от него отделаться, и он отправился в таверну к Иогану, чтобы немного выпить. Вернувшись, он увидел двоих незнакомцев возле могилы, а потом появилась похоронная процессия.
Он заметил девушку — с коротко подстриженными темными волосами и красивыми ногами. Он подмигнул ей. Она подмигнула ему в ответ. Гельсион стал подбираться поближе, бросая ей выразительные взгляды и получая не менее выразительные взгляды в ответ.
— Как вас зовут? — прошептал он.
— Джудит, — ответила девушка.
— Твое имя вытатуировано на моем теле, Джудит.
— Вы лжете, сэр.
— Я могу доказать это, мадам. Я покажу вам, где мне сделали татуировку.
— Ну и где же?
— В таверне Иогана. Ее сделал мне матрос с корабля «Золотая деревенщина». Вы пойдете со мной туда сегодня?
Прежде чем она ему ответила, он взял свою лопату и последовал за первым шутом на кладбище. Первый шут был высоким, худощавым, подвижным человеком с очень грустным лицом.
— Ради всех святых! — пожаловался Гельсион. — Могу поклясться, что это уже происходило раньше.
— А правильно ли хоронить ее по-христиански, ежели она самовольно добивалась вечного блаженства? — спросил первый шут.
— Я совершенно уверен в том, что мы все это уже обсуждали.
— Ты ответишь на мой вопрос?
— Послушай, — настаивал на своем Гельсион, — Может быть, я и свихнулся, но ведь вполне может быть, что и нет. У меня такое странное ощущение, будто все это уже происходило раньше. Все кажется таким нереальным. Жизнь кажется мне такой нереальной.
Первый шут покачал головой.
— HimmelHerrGott, — пробормотал он. — Именно этого я и боялся. В твоем организме произошли необъяснимые и загадочные мутации, которые делают тебя не таким, как все, ты идешь по самому краю обрыва. Ewigkeit![87] Отвечай на вопрос.
— Если я ответил на него один раз, значит, я уже ответил на него сто раз.
— Старина ветчина с яйцами, — взорвался первый шут, — ты ответил на вопрос пять миллионов двести семьдесят одна тысяча девять раз. Черт возьми. Отвечай еще раз.
— Зачем?
— Потому что ты должен. Pot au feu[88]. Это наша жизнь, и мы должны ее прожить.
— Ты называешь это жизнью? Все время делать одно и то же? Говорить одно и то же? Подмигивать девушкам и не иметь возможности продвинуться ни на шаг дальше?
— Нет, нет, нет, мой миленький. Не задавай лишних вопросов. Это заговор, которому мы не смеем противиться. Каждый человек живет такой жизнью. Все люди только и делают, что изо дня в день повторяют свои слова и поступки. Спасения нет.
— Почему нет спасения?
— Я не смею тебе этого открыть. Не смею. Vox populi[89]. Все, кто задавал такие вопросы, исчезли. Это заговор. Я боюсь.
— Боишься чего?
— Наших хозяев.
— Что? Мы кому-то принадлежим?
— Si. Ach, ja![90] Все мы, юный мутант. Реальности не существует. Не существует ни жизни, ни свободы, ни воли. Черт возьми. Неужели ты не понял? Мы все… Мы все персонажи из книги. Когда кто-то читает книгу, мы исполняем наши пляски; когда книгу берут в руки еще раз, мы начинаем танцевать снова. Е pluribus unum[91]. А правильно ли хоронить ее по-христиански, ежели она самовольно добивалась вечного блаженства?
— Что ты такое говоришь? — в ужасе выкрикнул Гельсион. — Мы что, марионетки?