— И получаю от этого удовольствие.
Мими заслонила глаза от солнечного света. Перед ней стоял грузный мужчина. Пуговицы на его жилете, судя по всему, были застегнуты с трудом. Свисающий подбородок, затянутый на толстой шее галстук…
— Разреши присоединиться к тебе, ну, пока он не придет?
— Конечно. — Мими наклонилась и отодвинула стул.
Райнхарт уселся и налил себе бокал вина.
Какое-то время они молча смотрели перед собой.
Рыночные лотки и тележки выстроились по периметру площади. Овцы столпились у корыта с водой. Мулы, лошади и крошечный пони ростом с немецкую овчарку были привязаны к ограде. Юные и уже немолодые солдаты вермахта[5] разлеглись на земле, пили, курили и смачивали голову водой, спасаясь от жары.
— Он обязательно придет. Ведь он влюблен в тебя.
Мими удивленно посмотрела на Райнхарта.
— Мы просто друзья. Старые друзья, и не более.
— Я тоже стар, достаточно пожил на этом свете, чтобы разбираться в таких вещах.
Мими откинула голову и заливисто рассмеялась. Тревога, сковавшая ее тело, отступила. Однако, напустив на себя строгий вид, она сказала:
— Надеюсь, вы не рассказывали об этом посетителям кафе. Я все-таки замужняя дама.
Райнхарт загадочно улыбнулся и покачал головой. Проплывающее по небу облако закрыло палящее солнце и принесло немного прохлады, вместе с которой к Мими вернулось чувство беспокойства.
— Я не видела его с сорок первого года… Последний раз мы встречались еще до начала войны, до того как Германия напала на Советский Союз. Ему многое пришлось пережить, ведь так?
Райнхарт кивнул.
— И?..
Старик пожал плечами:
— Что я могу сказать? Я же его раньше не знал.
— Очень жаль. Он был таким милым и невероятно талантливым. Мы здорово проводили время в Берлине. Мне его очень не хватает.
— А мы, провинциалы, тебе не подходим?
— Натруженные ноги, картофельные поля?
— А чем тебе не угодил картофель?
— А как насчет натруженных ног?
— Вот почему мы носим такую широкую обувь.
Райнхарт поднял ногу, чтобы показать двухцветный ботинок, и сидящие неподалеку посетители громко рассмеялись.
Как только солнце снова показалось на горизонте, обласкав своим кристальным светом крыши и колокольни, над столиком нависла большая тень. У этой тени был мужской силуэт и офицерская фуражка.
— Графиня фон Гедов, надо полагать?
— Макс! Макс фон Шайлдитс!
Мими вскочила и бросилась в распахнутые объятия своего старого приятеля. Какое-то время они стояли, не в силах оторваться друг от друга.
— Дай на тебя посмотреть. — Мими немного отодвинулась от Макса. — И сними фуражку. Она тебе не идет.
Макс выполнил ее просьбу и замер, как статуя, которой любуются посетители музея. Мими принялась внимательно изучать экспонат.
— Выглядишь на пятнадцать.
В Максе и вправду было что-то мальчишеское, озорное, и даже военная форма не добавила ему солидности. Только в глазах читалась усталость. Он громко щелкнул каблуками и склонил голову:
— Могу я к вам присоединиться, графиня? Герр Райнхарт?
Хозяин кафе быстро поднялся:
— Я пойду, меня ждут. Вам, как обычно, рюмочку шнапса, капитан?
— Да, благодарю вас.
Мими и Макс улыбались, словно опять привыкали друг к другу. Они закурили, не решаясь смотреть друг другу в глаза. Внезапный порыв ветра слегка взъерошил каштановые волосы Макса, и Мими заметила, что на его кителе не хватает пуговиц. «Да, ему никогда не удавалось выглядеть опрятно, даже в самых дорогих костюмах».
— Очень рада тебя видеть, Макс. Я так по тебе соскучилась!
Макс наклонился и поцеловал ей руку.
— Я тоже. Да, давненько мы не виделись.
— Ты не похож на солдата.
— Да уж. Это тебе не музыку сочинять или книги писать. Я за пианино уже год как не садился. А поэзия? Там, где я побывал, вдохновения ждать не приходилось.
— Почему ты не сообщил мне, что приехал?
Макс потянул за нитку, торчавшую из скатерти.
— Я собирался, правда, собирался.
— Ты вернулся месяц назад.
— Не преувеличивай. Не месяц, а три недели.
— Это же целая жизнь, исходя из сложившихся обстоятельств!
В голосе Мими прозвучал упрек. Куда делись легкость и веселость, еще минуту назад игравшие в его глазах? Макс помрачнел и потянулся за сигаретой. Его левый глаз нервно подергивался.
— Прости. Я очень хотел тебя увидеть, но, понимаешь, обстоятельства изменились. Я изменился. — И, словно пытаясь избежать дальнейших расспросов, он начал перекладывать книги, лежавшие на столе. — Так. Что у нас тут? Достоевский… Бальзак… Тургенев… У нас что, хороших немецких писателей не осталось? Мне, например, всегда нравился Манн. Да, помнится, и тебе тоже. Но он еврей, а не немец. Люди об этом часто забывают. — Макс положил книги на стол и продолжил с иронией в голосе: — Ну, какие новости? От Эрика никаких известий?