В наказание я неделю драила туалеты. Ну, не самое худшее, что со мной могло бы случиться.
Тетенька подкатила тележку к моей кровати; на блестящей металлической поверхности одиноко стояли тарелка с супом и чашка с компотом, поверх которой лежал кусочек хлеба. Обрадовавшись и сглатывая голодную слюну, я побыстрее села. Но тетенька не спешила передать мне тарелку. Вместо этого она зычно крикнула в сторону поста:
- Свет!
- Ну чего? - Недовольно выглянула медсестра.
- А куда я ей поставлю? Тумбочки-то нет. На кровать - так щас зальет же все!
- Щас. - Буркнула Света и вышла из-за ресепшен, неся в руках обшарпанный стул. От этого ее "Щас" я почувствовала себя обузой. Все пациенты, как пациенты, лежат, не просят ничего. И только у меня нет ничего и все мне надо.
Со стулом медсестра подошла к нам и установила его возле изголовья моей кровати. Молча развернулась и ушла к себе за ресепшен. Тетенька-раздатчица так же молча выставила на стул чашку и тарелку, в которую я тут же вцепилась, подтянув к себе поближе.
- Пусть у тебя пока стоит. - Сказала тетенька, имея в виду посуду. - Будешь выписываться, вымоешь и отдашь, поняла?
Я кивнула.
- А когда тебя, кстати, выписывают? - Обернулась она, уже провезя тележку вперед.
Я пожала плечами. Вряд ли мне кто-нибудь расскажет что-то о моем состоянии и о сроках пребывания в больнице. Эту информацию обычно сообщают кому-нибудь из воспитателей, им же передают документы. Сироте же остается молча принимать назначенное лечение и не спорить.
- Ну, не забудь, не забудь вернуть. - Строго сказала тетенька, прежде чем окончательно ушла.
Я пребывала в дремоте. Час назад мне поставили капельницу. Лежать было откровенно скучно. Первые минут двадцать я развлекалась тем, что наблюдала проходящих мимо людей. Сегодняшняя медсестра - женщина с короткой стрижкой, лет сорока - почти не сидела на месте. Она ходила по палатам, делала уколы, ставила капельницы, раздавала лекарства - в общем, носилась по коридору назад и вперед. Часов в одиннадцать вместе с ней ходила врач, высокая, с аккуратной стрижкой светлых волос и с голубыми тенями на веках, такая же деятельная, как и работающая с ней в паре медсестра.
Пациенты, понятное дело, почти не ходили. Несмотря на неурочный час, два раза в палаты пробирались посетители. Обе женщины, первая, пришедшая на десять минут раньше, худая, с уставшим лицом, шла ровно и спокойно, особенно не прячась, но и не привлекая к себе лишнего внимания. Каждый жест ее уставшего тела как бы заявлял, что она здесь не случайно и имеет на то право.
Вторая посетительница, полная и суетливая, шла быстрым шагом, создавая вокруг себя неимоверный шум. Не успела она войти на отделение, как у нее зазвонил телефон, который она не подумала переводить в тихий режим. Она сняла трубку, сказала несколько злых слов и отключила связь. В руках она несла тяжеленный пакет, который бился о ее ноги, шурша полиэтиленом. Лицо женщины выражало крайнее недовольство, словно ее заставили сюда прийти; жесты были резкие, рубленые, злой взгляд смотрел прямо перед собой, уничтожая любые препятствия на пути; все в ней говорило о крайней степени раздражения. Едва завидев посетительницу, медсестра отошла в сторонку, не желая нарваться на скандал. Женщина прошла мимо моей кровати, едва не снеся устройство для подвеса капельницы, но даже не заметила этого.
После некоторое время стояла тишина и я, не находя больше развлечений, незаметно для себя задремала.
- Ну вот черте что! - Где-то рядом с ухом раздался ворчливый женский голос.
Я открыла глаза и повернула голову в сторону звука. Чуть в стороне от меня пожилая санитарка драила полы расползающейся на нитки тряпкой болотного цвета, со специфическим запахом хлорки. Швабра в ее руках быстро мелькала от стены к стене, туда-сюда, потом санитарка ловко переворачивала метелку и еще несколько раз возила тряпкой по полу. Руками в синих перчатках снимала тряпку со швабры, окунала в металлическое ведро, отжимала и нацепив на швабру, снова возила по полу.