– Полагаю, вышел по амнистии, которую этот идиот Сайровский объявил, чтобы произвести впечатление. Я предупреждал, что это плохая идея, выйдет столько всякой дряни, которую мы годами пытались упрятать, но он и слушать ничего не хотел. Я, разумеется, оказался прав, но теперь это уже…
– Ты ничего не хочешь мне объяснить? – Она и сама не знала, о чем спрашивает. О взрыве, о том, что рассказал ей маньяк, о том, что сам Герман имел в виду, когда сказал ей «я тебя вытащу», о том, что они теперь будут делать? Вопросов было даже слишком много, и от шока она никак не могла понять, что же волнует ее в первую очередь.
– Смотря, что тебя интересует.
– Правда! – Ее била крупная дрожь, и она вскрикнула, когда горячий чай залил ей руки, больше от неожиданности, чем от боли. Размахнулась и швырнула чашку, обжегшую ей пальцы в стену, и Герман инстинктивно вскинулся, схватившись за пистолет, и она захохотала так громко, так в тон все еще вывшей сирене. – Стреляй же, стреляй, что ты ждешь? Кого на этот раз обвинят во взрыве? Дай угадаю, на этот раз бомбу принесла я, да? А потом мой труп найдут в ресторане, твои люди найдут, конечно, и плевать на пулевое ранение, так? Стреляй же, что ты ждешь?
Она орала, а он спокойно убрал пистолет в кобуру на груди, прикрыл пиджаком, удивленно посмотрел на нее, потом улыбнулся, поднялся.
– Зачем же так, если бы я хотел тебя убить, достаточно было позволить Марку дойти до квартиры и заставить ждать несколько часов. Он был на последней грани, ты бы что-нибудь не так сказала и… А то и вовсе не предупреждать тебя – и тебя действительно сейчас нашли бы, обгоревшую и безусловно мертвую, в ресторане. Ну успокойся же, послушай меня, – но его слова больше не действовали, и он попытался ее обнять, а она вырвалась, пытаясь расцарапать ему лицо, но он легко перехватывал ее руки.
– Ты, это все ты, это с самого начала был ты! С Горецкой ты тоже спал, она тоже тебя любила? Так ты все делаешь да? Какая же я дура, какая дура.
– Тихо, Ада, прекрати орать, – он встряхнул ее, потом поцеловал, но она извернулась и укусила его, чувствуя, как в ней постепенно не остается ничего, кроме ярости и боли. Все сомнения предыдущей ночи вернулись, и она поняла, все поняла – разве мог Сайровский провернуть все это один? Нет, нет, они сделали это вместе, но потом что-то не поделили, власть не поделили, и Сайровский принялся убирать тех, кто помогал ему, кроме Димы, конечно же, кроме Димы, который был так ничтожен, что его можно было купить – а такие как Герман не покупаются. И у одного были выигранные выборы, а у другого – чуть ли не лично преданная ему армия, Сайровский был хитер, а Герман еще хитрее. Притих, изображая желание сотрудничать, позволил перевербовывать своих людей, позволил переодевать их, отстранить себя позволил – и все это потому, что знал, что президенту недолго торжествовать. И никакой любви не было, а была только политика, грязная политика, и, может быть, ему нужен был этот ужин, нужна была Ада, чтобы Сайровский чуть-чуть потерял осторожность, поехал ужинать, взяв с собой минимум охраны, а Ада была просто – игрушка, и никакой любви, никакой, только ложь, бесконечная кровавая ложь.
– Как ты мог так со мной поступить? Как ты посмел?
– Как «так с тобой поступить», Ада? – Зло и устало спросил он, и Ада увидела на его губах кровь. Она так яростно кусалась, видимо, а он вытер рот не глядя, и ему было больно, но что значила эта его боль по сравнению с тем, что испытывала она? – Я вытащил тебя из ресторана, я нашел способ спасти тебя, хотя ты даже не догадываешься, чего мне это стоило. Несколько хороших ребят погибло там сегодня, а ты сидишь тут, живая и невредимая и еще на меня орешь.
– Ты лжец! Ты все это подстроил, ты солгал мне, ты обещал, что мы…
– Я вынужден был лгать, чтобы защитить тебя. Зато я спас тебя, прикрыл от всего, очистил от той гадости, что прилипла к тебе за всю жизнь. Ты же слышала Марка, я давно наблюдаю за тобой – и вначале это было просто профессиональное, уж очень ты подозрительный объект, но потом что-то произошло со мной, и я поймал себя на том, что защищаю тебя. А иначе, если бы я не присматривал за тобой, думаешь, ты бы жила припеваючи все эти годы? С твоими-то подозрительными родственниками, кругом общения, поведением? Тебе и голову не приходило, сколько сил тратила служба охраны, чтобы ни у кого никогда не возникло вопросов, почему гражданка Фрейн позволяет себе все то, что ты творила, начиная с твоих родителей и заканчивая твоим браком, ночными гулянками и контрафактным алкоголем. Тебя ведь никогда не арестовывали, хотя твое досье толще любого другого. Но ты ни разу не подвергалась даже более-менее серьезному допросу, ведь я заворачивал все попытки на тебя настучать. Или ты думаешь, их не было? Или ты, может быть, считаешь, что твои фильмы тебя спасали? Нет, это я, это был я, так что прекрати орать, драться и вести себя, как законченная истеричка.