– Вельд… ты убил Вельда…
– Это не так. Марк неправильно понял меня, я вовсе не собирался с ним расправляться, тем более так грубо, тем более практически у тебя на глазах. Я, не скрою, подумывал о передозировке наркотиков или автокатастрофе для него, но я не собирался так торопиться. Марк был болен, его шизофренические идеи заставляли его неадекватно воспринимать приказы – и он перестарался. Он был хорошим офицером, но травма головы давала о себе знать. Впрочем, я никогда не жалел, что ты стала вдовой, твой муж причинял тебе боль. Он тащил тебя на дно…
Она вдруг затихла в его руках.
– Значит, все эти годы ты… – Он кивнул, Ада чувствовала, как невозможно близко он теперь. Как таят его секреты, как она может коснуться любой тайны, и он не станет лгать. Но правда, какой горькой, какой невыносимой она, оказывается, может быть. Ада подняла голову, пытаясь что-то прочитать в его глазах. Но они оставались прежними – и было ли все сказанное ложью, было ли правдой – как понять? «Верить или не верить», вспомнилось ей не к месту. Этот выбор каждый раз делает душа, и разум должен замолчать. Оставалось только надеяться, что выбор будет правильным.
– Все эти годы ты стоял у меня за спиной и делал все эти ужасные вещи, и ты… направлял мою жизнь и ни одно решение…
– Твою жизнь я не мог направлять, ты слушаешься каждого, кому придет в голову покомандовать, и рядом с тобой все время кто-то терся… Я просто присматривал, чтобы ты не совершала уж слишком серьезных ошибок.
– Почему ты не пришел раньше, почему не… почему не поступил как нормальный человек?
– Ты бы посмеялась надо мной. Восемь лет назад я был почти никто, это последние события помогли мне пробиться наверх. И потом я не знал, могу ли тебе доверять. До последнего не знал, даже сегодня ты могла все испортить – случайно или намерено… Сайровский не был дураком. А что творится у тебя в голове иногда совершенно непредсказуемо, – в его голосе вдруг мелькнула нежность.
– Не доверял мне… – Ада почувствовала, как внутри что-то замерло. – Это была проверка. Ты рисковал моей жизнью, чтобы проверить меня…
Но он же был прав – она актриса. И предательница – они оба это знали. Разве после того, как она поступила с собственным мужем, пусть его это и устраивало, он мог хоть на секунду ей доверять? Разве можно винить его за осторожность? Но как ей жить с ним, как ей теперь любить его, ведь каждый миг она теперь будет ждать еще одного подвоха, теста, манипуляции… Сколько же нужно любви, чтобы выдержать это, чтобы и его душа выбрала «верить»?
– Я рисковал и своей жизнью. Если бы ты решила подставить меня, к рассвету я был бы мертв.
– Но мертвы другие, Горецкий, Сайровский, и вся страна готова упасть тебе в руки, так? – Вся страна, и она, Ада Фрейн, готова сдаться на милость победителя, испуганно прижаться к нему и умолять спасти их от ужаса, от хаоса, от неизвестности завтрашнего дня. Готова молиться о сильной руке, которая наведет порядок, которая поможет думать так, как нужно, чтобы жить спокойно и праведно, которая гарантирует безопасность. Мир сжался до таких размеров, вспомнила она, что поместится на ладони. И теперь это его ладонь. – Никто не стоит у тебя на пути. И поэтому ты пьешь коньяк и…
Он кивнул, убирая спутавшиеся пряди с ее лица, так нежно, словно эта победа не радовала его и вполовину так сильно, как то, что она рядом с ним, что он может касаться ее, защищать. Словно он боролся не только за место первого человека в стране, но и за нее, за глупую влюбленную актриску. И победил – она здесь, как и говорил маньяк, Марк, так его звали, она теперь не сможет забыть – беззащитная, пришедшая к нему за ответами, за решениями, за руководством, попросившая сама. И он теперь может благосклонно принимать этот дар, а спустя время даже жаловаться шутливо, на то, что эта ноша тяжела. Хотя он жаловаться не стал бы… или Германа она тоже представляет себе неверно? Что вообще она знала о нем, чему верила? Но были его надежные руки, его простые карие глаза, его мягкие прикосновения и жесткие губы, было чудовище внутри него и теперь смутная надежда, что он больше не будет лгать… Неужели ей этого мало?
– И мы не едем никуда? – Мало ей было, мало, какая же она жадная. Но горько стало, что не будет ни солнца, ни моря, ни счастья, ни детей, не будет свободы…
– Теперь я не могу уехать, Ада. Ты ошибаешься, если думаешь, что мой руководит жажда власти, вовсе нет. Просто я люблю нашу страну и хочу навести в ней порядок, я хочу ее благополучия и процветания, а то, что делал и планировал сделать Сайровский, в корне противоречило интересам страны, и тому, ради чего мы работали столько лет.