Потом слышно было, как около Усть-Мечетки шли бои. Через Татарский редкими валками тянулись обозы, питавшие продовольствием и боевыми припасами 8-ю и 9-ю красные армии Южного фронта.
На третий день посыльные шли подворно, оповещали казаков о том, чтобы шли на сход.
- Краснова атамана будем выбирать! - сказал Антип Брехович, выходя с мелеховского база.
- Выбирать будем или нам его сверху спустют? - поинтересовался Пантелей Прокофьевич.
- Там как придется...
На собрание пошли Григорий и Петро. Молодые казаки собрались все. Стариков не было. Один только Авдеич Брех, собрав курагот зубоскалов, тачал о том, как стоял у него на квартире красный комиссар и как приглашал он его, Авдеича, занять командную должность.
- "Я, говорит, не знал, что вы - вахмистр старой службы, а то - с нашим удовольствием, заступай, отец, на должность..."
- На какую же? За старшего - куда пошлют? - скалился Мишка Кошевой.
Его охотно поддерживали:
- Начальником над комиссарской кобылой. Подхвостницу ей подмывать.
- Бери выше!
- Го-го!..
- Авдеич! Слышь! Это он тебя в обоз третьего разряда малосолкой заведовать.
- Вы не знаете делов всех... Комиссар ему речи разводил, а комиссаров вестовой тем часом к его старухе прилабунился. Шшупал ее. А Авдеич слюни распустил, сопли развешал - слухает...
Остановившимися глазами Авдеич осматривал всех, глотал слюну, спрашивал:
- Кто последние слова производил?
- Я! - храбрился кто-то позади.
- Видали такого сукина сына? - Авдеич поворачивался, ища сочувствия, и оно приходило в изобилии:
- Он гад, я давно говорю.
- У них вся порода такая.
- Вот был бы я помоложе... - Щеки у Авдеича загорались, как гроздья калины. - Был бы помоложе, я бы тебе показал развязку! У тебя и выходка вся хохлачья! Мазница ты таганрогская! Гашник хохлачий!..
- Чего же ты, Авдеич, не возьмешься с ним? Кужонок супротив тебя.
- Авдеич отломил, видно...
- Боится, пупок у него с натуги развяжется...
Рев провожал отходившего с достоинством Авдеича. На майдане кучками стояли казаки. Григорий, давным-давно не видавший Мишки Кошевого, подошел к нему.
- Здорово, полчок!
- Слава богу.
- Где пропадал? Под каким знаменем службицу ломал? - Григорий улыбнулся, сжимая руку Мишки, засматривая в голубые его глаза.
- Ого! Я, браток, и на отводе, и в штрафной сотне на Калачовском фронте был. Где только не был! Насилу домой прибился. Хотел к красным на фронте перебечь, но за мной глядели дюжей, чем мать за непробованной девкой глядит. Иван-то Алексеевич надысь приходит ко мне, бурка на нем, походная справа: "Ну, мол, винтовку наизготовку - и пошел". Я только что приехал, спрашиваю: "Неужели будешь отступать?" Он плечами дрогнул, говорит: "Велят. Атаман присылал. Я ить при мельнице служил, на учете у них". Попрощался и ушел. Я думал, он и справди отступил. На другой день Мценский полк уже прошел, гляжу - является... Да вот он метется! Иван Алексеевич!
Вместе с Иваном Алексеевичем подошел и Давыдка-вальцовщик. У Давыдки полон рот кипенных зубов. Давыдка смеется, будто железку нашел... А Иван Алексеевич помял руку Григория в своих мослаковатых пальцах, навылет провонявших машинным маслом, поцокал языком:
- Как же ты, Гриша, остался?
- А ты как?
- Ну мне-то... Мое дело другое.
- На мое офицерство указываешь? Рисканул! Остался... Чуть было не убили... Когда погнались, зачали стрелять - пожалел, что не ушел, а теперь опять не жалею.
- За что привязались-то? Это из Тринадцатого?
- Они. Гуляли у Аникушки. Кто-то доказал, что офицер я. Петра не тронули, ну а меня... За погоны возгорелось дело. Ушел за Дон, руку одному кучерявому попортил трошки... Они за это пришли домой, мое все дочиста забрали. И шаровары и поддевки. Что на мне было, то и осталось.
- Ушли бы мы в красные тогда, перед Подтелковым... Теперь не пришлось бы глазами моргать. - Иван Алексеевич скис в улыбке, стал закуривать.
Народ все подходил. Собрание открыл приехавший из Вешенской подхорунжий Лапченков, сподвижник Фомина.
- Товарищи станишники! Советская власть укоренилась в нашем округе. Надо установить правление, выбрать исполком, председателя и заместителя ему. Это - один вопрос. А затем привез я приказ от окружного Совета, он короткий: сдать все огнестрельное и холодное оружие.
- Здорово! - ядовито сказал кто-то сзади. И потом надолго во весь рост встала тишина.
- Тут нечего, товарищи, такие возгласы выкрикивать! - Лапченков вытянулся, положил на стол папаху. - Оружие, понятно, надо сдать, как оно не нужное в домашности. Кто хочет идтить на защиту Советов, тому оружие дадут. В трехдневный срок винтовочки снесите. Затем приступаем к выборам. Председателя я обяжу довести приказ до каждого, и должон он печать у атамана забрать и все хуторские суммы.
- Они нам давали оружию, что лапу на нее накладывают?..
Спрашивающий еще не докончил фразы, к нему дружно все повернулись. Говорил Захар Королев.
- А на что она тебе сдалась? - просто спросил Христоня.
- Она мне не нужна. Но уговору не было, как мы пущали Красную Армию через свой округ, чтобы нас обезоруживали.
- Верно!
- Фомин говорил на митинге!
- Шашки на свои копейки справляли!
- Я со своим винтом с германской пришел, а тут отдай!
- Оружие, скажи, не отдадим!
- Казаков обобрать норовят! Я что же значу без вооружения? На каком полозу я должен ехать? Я без оружия, как баба с задратым подолом, - голый.
- При нас останется!
Мишка Кошевой чинно попросил слова:
- Дозвольте, товарищи! Мне даже довольно удивительно слухать такие разговоры. Военное положение или нет у нас?
- Да нехай хучь сзади военного!
- А раз военное - гутарить долго нечего. Вынь и отдай! Мы-то не так делали, как занимали хохлачьи слободы?
Лапченков погладил свою папашку и как припечатал:
- Кто в этих трех днях не сдаст оружие, будет предан революционному суду и расстрелян, как контра.