Детали данного описания мы отыскиваем в литературе 10-х годов:
«Когда Пётр перекинул верёвку через толстую ветвь раскидистого клёна, […] и быстро повернувшись к нему правым плечом, рванул её вниз, собака, вздёрнутая на дыбы, судорожно скорчив передние лапы, сделала усилие удержаться на взрытой под клёном земле, но повисла, едва касаясь её. Чёрно-лиловый язык её высунулся, обнажились в гримасе коралловые десны, дневной свет, отраженный в потухающих глазах виноградного цвета, стал тускнеть.
― Теперь молчи, не вякай, ― сказал Пётр, любивший шутить сумрачно».
Процитированный отрывок взят из рассказа Ивана Бунина «Последний день», опубликованного впервые в петербугской газете «Речь» (1913, № 47, 17 февраля), а затем включённого в авторский сборник «Иоанн Рыдалец. Рассказы и стихи 1912 ― 1913 гг.» (М., Кн-во писателей, 1913; по «Книжной летописи» проходит 9 ― 16 декабря). Сборнику был предпослан эпиграф: «Не прошла ещё древняя Русь…» (И. Аксаков).
В. Кранихфельд в рецензии на сборник немедленно отметил, что Бунин «цепко держится за корни жизни и, питаясь их целебными соками, продолжает неизменно расти в своём здоровом творчестве…» («Современный мир», 1913, № 11). Иная точка зрения была высказана А. Дерманом («Русское богатство», 1914, № 2), обратившим специальное внимание на рассказ «Последний день»:
«Да, всё это правда: и коралловые дёсны, и чёрно-лиловый язык, и глаза виноградного цвета, но за этими частными правдами чувствуется какая-то большая общая неправда, которой невольно и законно сопротивляешься: «неправда» Бунина ― тот общий фон, на котором он пишет свои частно-правдивые (не всегда, впрочем) детали, а фон этот какое-то рассудочное и холодное отношение к изображаемому миру».
Слова «деталь» и «фон» достаточно ясно указывают на то, что критик противопоставляет Бунину как образец правильного подхода к делу ― да впрочем, Дерман этого и не скрывает ― Чехова, который раньше Бунина открыл «зверства и жестокости» русской деревни, однако у Чехова была «правда в фоне», которой у Бунина нет.
Любопытно, что Автор «Тихого Дона» словно полемизирует с «Русским богатством» ― у Бунина берутся именно детали. Однако у Автора романа мог быть и другой мотив обратиться к рассказу «Последний день» ― сразу за описанием казни борзых у Бунина следует рассказ о повешении людей:
«― Собак что, и людей, какие позамечательнее, и то многих казнят, ― сказал Пётр. […] Мне солдаты рассказывали. Сделают с ночи висельницу, а на рассвете приведут этого самого злодея, палач мешок ему на голову наденет и подымет на резиновом канате. Доктор подойдет, глянет и сейчас говорит, удавился или нет… Тут же под висельницей и могила. […]
― А за что же их казнят?
― Понятно, не за хорошее. За всякие разноверия, за начальство, за разбой. Не буянь, не воруй…»
Можно предположить, что импульсом обращения к рассказу Бунина был импульс символический: «Собаке ― собачья смерть!», иными словами, Подтёлков и Кривошлыков, с точки зрения Автора, ― красные собаки. Авторское отношение определяет и точку зрения персонажа ― см. слова Григория Мелехова, обращенные к Подтёлкову:
«― […] Теперича тебе отрыгивается! Ну, не тужи! Не одному тебе чужие шкуры дубить!»
Мелехов, в данном эпизоде, относится к Подтёлкову, как к живодёру, попавшему в руки живодёров.
Но круг актуальных литературных реминисценций не исчерпывается Буниным:
«Верёвка едва выдерживала шестипудовую тяжесть: потрескивая у перекладины, она тихо качалась, и, повинуясь её ритмическому ходу, раскачивался Подтёлков, поворачиваясь во все стороны, словно показывая убийцам своё багрово-чёрное лицо и грудь, залитую горячими потоками слюны и слез».
Ср.:
«[…] Всю ночь, как какой-то чудовищный плод, качался Иуда над Иерусалимом; и ветер поворачивал его то к городу лицом, то к пустыне ― точно и городу и пустыне хотел он показать Иуду из Кариота, предателя ― одинокого в жестокой участи своей».
Цитата эта взята, понятное дело, из повести Л. Андреева «Иуда Искариот и Другие» (сб. «Знание», XVI. СПб., 1907). Как и в предыдущем случае, Авторскую оценку Подтёлкова как Иуды подтверждают персонажи: