— Да не греши ты, Иван Федорович, — усмехнулся в ус Тихон. — Цигарка там у его торчит постоянно, дак ведь ее сам он себе вставляет. Не царь же ему эдакую благодать скручивает.
— И хомут, и кнут, и кляп — всего этого в достатке, — не приняв шутку, смазавшую на нет кестеровский намек, заговорил Геннадий, — и даже руки вроде бы связаны у народа, но на мозги узду не накинуть.
— Штык все мозги выправит, он ведь прямой и вострый, — не сдавался Кестер. — Вот у кого штыки, у того и сила.
— А у кого штыки? — спросил Виктор Иванович.
— Я не знаю, у кого есть штыки, кроме царя, — сердито и важно ответил Кестер.
— Тупое заблуждение, Иван Федорович, — твердо возразил Зурабов. — Все штыки в руках у ваших сыновей и братьев. Вот они-то и решат, куда их повернуть.
— Ну, мой Александр против царя не пойдет!
— Это верно, — поддакнул и Виктор Иванович. — Но у тебя еще Николай подрастает…
Он не договорил, но и этих слов хватило, чтобы у Кестера выступили красные пятна на желтоватых щеках. Младшего сына он ненавидел.
— Колька мал еще такими игрушками баловаться, — выговорил наконец Кестер.
— В войну скоро ребятишки растут, — сказал Матвей Дуранов.
— Господи! — филином от печи ухнул Мирон Рослов и, неловко перекрестившись, добавил: — Создатель один знает, чего с нами со всеми станется.
— Нет, Мирон Михалыч, — мягко возразил Виктор Иванович, — и ты должен знать кое-что, потому как создатель-то ты сам и есть.
— Эт как же так-то? — опешил Мирон, вцепившись узловатыми темными пальцами в свою широкую бороду. — Не пойму я чегой-то…
В этот момент хлопнула входная дверь, и в сумерках вечера, сгущенных клубами едкого махорочного дыма, под полатным брусом остановился Ромка Данин. Щуря глаза, он оглядел собравшихся и, подойдя к отцу, негромко сказал повелительным тоном:
— Пойдем домой, папашка, скорейши: Валька замуж у нас убегла.
— Ах, волк ее задави! Да вы хоть видели, в какую сторону побежала-то?
— Кажись, в Бродовскую уволок ее какой-то казак, — важно ответствовал Ромка.
— Ну, коль так, пойдем, Ромашка, пока все там не разбежались, — Виктор Иванович поднялся с лавки. — Вот она, молодежь-то, как скоро своей судьбой распоряжается.
Следом за ним засобирались уходить Прошечка, Леонтий Шлыков, Филипп Мослов. Поднялся и кум Гаврюха.
— Стойте, мужики, погодите! — взмолился он. — Пойду и я домой, только сперва скажите вы мне, что это за штука Нема́н? В газетке прочитал, как из городу ехал, а в толк не возьму.
— Река такая на западе нашего государства, — разъяснил Геннадий. — Только не Нема́н, а Не́ман она называется.
— Не врешь? — усомнился кум Гаврюха. — А то одни сказывают, будто город это, а Леонтий вот убеждает, что енерал такой есть.
Бурков, Зурабов, Данин и Кестер дружно хохотнули, а Геннадий добавил:
— Не вру. Большие города на этой реке есть — Каунас, Гродно — а вот генерала такого не слышал.
— Ну, коль не врешь, пошли, мужики, — успокоился кум Гаврюха и шутя двинул по загривку Леонтия. — Эх ты, грамотей!
— Ну-у, ты посуду бей, а самовар не трожь! — безобидно огрызнулся Леонтий. — Сказывал же я тебе, что писать-то я пишу, а читать Гришкины письма вон к Виктору Ивановичу ношу.
Мужики скопом покинули рословскую избу, а Мирон, ошарашенный словами Виктора Ивановича, так и сидел, вцепившись в свою бороду.
— Эт через чего же он мине создателем-то нарек? — в раздумье спрашивал Мирон. — Грешно ведь это — слова такие на всякого употреблять. Создатель-то — ведь он один.
— Не один, Мирон Михалыч, — подал голос Матвей Дуранов, — а весь рабочий люд и есть создатели. Заводы, фабрики, пароходы, дома, дороги — все ихним трудом создается. И хлебушком всю Расею мы кормим, мужики.
— Чудно, — неуверенно возразил Мирон. — Да ведь ежели бог не даст урожаю, и у нас не станет его, хлеба-то.
— Ну и тупой же ты, как вятский пим, — осерчал на брата Макар. — Никто про того создателя не говорит — мало мы про его знаем. А сдохни твой царь со всеми объедалами и захребетниками хоть завтра — ни одна коптилка в избах не мигнет. Ну, а как с народом чего случится — по всей Расеи свет померкнет… Я к тому говорю, что мы без царя проживем, а вот он без нас чего делать станет? Дошло, что ль?
Настасья в избу вошла, и Галька за ней.
— Да что ж вы, проваленные, начадили-то тута шибчей бани по-черному! — с порога разразилась хозяйка. — Трубу хоть бы открыли либо двери отворили! Как вы не задохнетесь в чаду этом? Отвори, Галька, дверь да бежи к дедовым за Мишкой! Оньку сама посля принесу. И без огня ведь сидят, шутоломные.