— Ты к Диме? Они там у него в карты играют. Ты только не удивляйся ничему, ладно?
— Ладно. У вас что-нибудь стряслось?
— Нет, всё в порядке, — попыталась улыбнуться Вера Николаевна. — Ты зайди ко мне на днях, я осмотрю тебя. Говорят, ты весь в шрамах.
— Пустяки.
— Всё равно зайди.
Димкина комната была дальней. За овальным столом сидели пять человек и играли в карты. Играли крупно, перед каждым лежала куча сторублёвых купюр. Увидев меня, Димка подскочил.
— Ну, наконец-то! Вот это и есть тот Пётр, о котором я вам говорил.
— Привет.
В меня упёрлись глазами молодые симпатичные ребята.
— Играть будешь?
— Нет.
— Почему?
— Не на что, да и не хочу.
— Тогда так, — сказал Димка. — Я пойду приготовлю кое-что, а ты пока поиграй вместо меня. Вот деньги — играй, не боись!
После госпиталя меня направили в Казань в запасной полк, где собирались безлошадники. Так называли авиаторов, потерявших свои самолеты. Здесь их спаривали (был такой термин) и отправляли на фронт.
Как-то подошел ко мне парень цыганского вида.
— Лейтенант, вам стрелкач нужен?
— А что?
— Да вот никто меня не берёт.
— Почему?
— Биография. Я после штрафняка.
— Ну и что? Я сам… Ладно. Вон, видишь, стоит капитан? Это мой лётчик, зовут его Николаем Ивановичем. Скажи ему, что ты мне понравился.
Так Ромка попал к нам в экипаж.
По вечерам мы собирались в заброшенном клубе и играли в карты: в девятку, а точнее — в шмендефер. Как-то я вдрызг проигрался.
— Не умеешь — не садись, — сказал Ромка.
— Непёрка. Не везёт!
— В картах нет слова «не везёт», в картах есть слово «умеешь» или «не умеешь».
— А пошёл ты…
— Не злись. Потом поговорим.
Через день Ромка принялся меня учить. Показал все свои шулерские приёмы, после чего я бросил играть в карты вообще.
Сев на Димкино место, я сказал:
— Эх, тряхнуть стариной, что ли?!
Когда пришёл Димка, около меня лежала куча денег. Он посмотрел на стол и начал ржать.
— Что, голуби, напоролись? Фраера нашли! А он тёртый-перетёртый!
И опять я напился. И опять мне снился тот же сон: за мной гнались. Зина-Трёшка за руку тащила меня по коридору.
— Где ребята? — спрашивал я.
— Кто?
— Лёшка.
— Там.
— А Циркач?
— Тоже там.
— А ты?
— И я там. И ты будешь там, только не сразу. Ты ещё потянешь.
Коридор кончился.
Проснувшись утром, я увидел на столе свёрток. В нем были деньги и записка: «Мы в расчёте». Без дальних рассуждений я пустил эти деньги в хозяйственный оборот.
Как-то мы с Эммой Степановной сидели у меня в комнате и тщетно пытались загрузить мою голову синусами и косинусами.
Вбежала запыхавшаяся мать.
— Что делается! Что делается! Димкин дом окружили. Никого не пускают! Милиция, солдаты…
Мы выскочили на крыльцо. Около Димкиного дома стоял «воронок» и грузовая машина. Дом был окружён вооруженными людьми. Зеваки сбились в группки на противоположной стороне улицы, на них покрикивали милицейские:
— Проходи! Проходи! Не задерживайся!
Я спросил у соседа:
— Кирилл Иванович, что там стряслось?
— Димку арестовали, говорят: бандит он. Вот тебе и врачи, вот тебе и интеллигенция! Тьфу!
— Кто это — Димка? — спросила Эмма.
— Сын врачей Станкевичей.
Из подвала Димкиного дома стали выносить какие-то тюки и ящики, потом вышли сам Димка и два парня, с которыми я играл в карты. На руках у них были стальные браслеты.
«Воронок» тронулся, люди стали расходиться. Мы с Эммой молча наблюдали за тем, что происходит в нашем переулке. И вдруг — пронизывающая мысль, которую я произнёс вслух:
— «Вальтер»! Я же ему «вальтер» подарил!
— Что ты сказал? — не поняла Эмма.
— Ах, дурак! Ах, болван!
— Что ты ему подарил? Кто такой Вальтер?
— Вальтер — это немец. Ладно, пошли.
За неделю до этих событий ночью пришел ко мне пьяный Димка. Он поднял меня с постели, вытащил на крыльцо и понёс какую-то дурь. Он говорил, что нам повезло, что мы родились на свет, что этого могло и не произойти. Что человека убить невозможно, так как всё равно остаётся душа. Что человек жив, пока жива надежда. Лиши человека надежды — и его нет, он мёртв. Будущего не существует. Уходя, человек уносит с собой своё будущее. Жизнь — это трясина. Хочешь скорее выбраться, а с каждым шагом погружаешься всё глубже. И так далее — все в том же роде.