Услышав все это, «отец» встревожился. Конечно, на чужой роток не накинешь платок, но как бы и впрямь кто-нибудь не подхватил болтовню соседки. И посоветовал жене — хоть для вида — поругать Нину погромче, чтобы все услышали.
И стала Анна Никитична поругивать «падчерицу»: или за то, что малых детей не присмотрела, или за то, что огород не прополола, корову вовремя не напоила и не подоила…
Видя, что мать отчитывает старшую сестру, дети вступились за нее. А Милочка со слезами на глазах все просила:
— Мамочка, не надо Нину лугать. Она хоошая. Я люблю ее!
Артем же и Сережа вызвались во всем помогать девушке, лишь бы она управлялась с поручениями матери.
Но теперь соседка стала злословить по-другому:
— Кажинный день писарша шпыняет свою падчерицу: то не так села, то не так встала, то не так сделала. Сама слышала, как мачеха выговаривала, что у девки руки-крюки! Посмотрите, и одевает ее кое-как — в ситце ходит, а у самой-то небось сундук ломится от добра. Известное дело: ма-а-чеха! А он-то, отец, молчит, не перечит жене — под башмаком у нее. Вот и гулять девку никуда не пускают… Да и то надо понять: куда пойдешь в ситчике? В черном теле старшуху держат, а она-то, покорная, терпеливая, все сносит и хоть бы словечко какое насупротив мачехи сказала…
— Аня, ты уж не очень нажимай на Нину, — снова попросил Григорий Михайлович, — подозрительным может показаться.
— И так — нехорошо, и так — плохо! — рассердилась жена. — На каждое чиханье не наздравствуешься.
«И то правильно…» — мысленно согласилась с ней Нина, раздумывая о том, как трудно угодить чужим людям.
Тревожили Нину и мысли о семье «дублера»: командиры приказали хранить рацию в доме Павла Степановича, но «отец» почему-то сделал по-своему.
Когда Нина спросила об этом у Григория Михайловича, тот нехотя ответил:
— Видишь ли, Нина, партизаны ему доверяют, но… лично у меня есть опасения. В колхоз Павел не вступал: извозничал. Да и родич его, Тимофей, в чести у немцев. Заметь, раньше он был единоличником и шабашничал по столярному делу, а теперь, при немцах, открыл свою мебельную мастерскую. К тому же, за дочерью этого Тимофея волочится следователь СД. Вот и соображай, что к чему…
Нина задумалась: «Как все тут сложно и странно переплелось! И не разберешься сразу… Конечно, осторожность никогда не мешает, но почему же партизаны и «Седов» доверяют Павлу Степановичу, а «отец» в нем сомневается? Может, все-таки излишне перестраховывается?»
Раздумывая о здешних людях, девушка все не могла уснуть. Время было уже за полночь, когда она услышала стук в дверь. Негромкий, осторожный — один короткий и два протяжных, царапающих. По Морзе выходит буква «в».
«Отец» подошел к двери и спросил: «Кто там?»
Вместо ответа все тот же стук: один короткий и два длинных.
Григорий Михайлович открыл дверь и впустил кого-то в большую комнату. Потом отвернул полог и позвал «дочь».
— Нина, это Вася!
Девушка поздоровалась с партизанским разведчиком.
Гость вынул из кармана что-то, завернутое в тряпочку, и передал хозяину: оказалось, очки.
— Примерь. Может, подойдут?
— Каганец засветить? — спросила Анна Никитична, встав с постели.
— Нет, нет, не надо, — отказался партизан и вместе с «отцом» и «дочерью» прошел в маленькую комнату.
— Нина, — тихо попросил Василий, — передай в Центр, что на шоссе концентрируются ягдкоманды с танками. Наверное, будут охотиться за нашей бригадой…
Парень закурил папироску и, глубоко затянувшись, простуженно закашлялся. От ужина он отказался и, одернув на себе топорщившуюся куртку, под которой таились автомат и пачка свежих газет, заторопился:
— Дзякую! Пойду ночевать к «дублеру»: мне строго-настрого приказали оберегать ваш дом.
Напоследок вынул из-за пазухи две газеты — «Правду» и местную партизанскую, передал их хозяину.
— Это — только для вас, а остальные «дублер» разнесет сам.
Нине хотелось немедленно передать сведения, полученные от партизанского разведчика, в Центр, но «отец» не разрешил:
— Сейчас опасно: по Васиному следу могут идти. Передашь утром.
Уединившись в своей комнате, девушка погрузилась в «Правду» и прочитала газету от первой до последней строчки: все ей было важно, интересно! Никогда раньше Нина не испытывала такой жадности к сухим газетным строчкам.