На другой день после посещения врача пришла Вера и принесла пенициллин в таблетках:
— Новейший эликсир! Еле достала.
Она хотела тут же уйти, но услышала из-за занавески слабый голос Нины:
— Зайдите ко мне.
Вера заколебалась. Но Григорий Михайлович кивнул:
— Зайди, зайди. Не единым лекарством жив человек.
Когда Вера заглянула в маленькую комнатку, девушка протянула к ней руки, будто увидела родного человека. Они обнялись, поцеловались.
— Ты не тревожься, — успокоила женщина Нину. — Скоро выздоровеешь, и все наладится.
— А как они там?
— Пока держатся. Каратели жмут… Ну я пошла. Выздоравливай.
— Посидите со мной еще немножко!
— Нельзя. Я и так задержалась больше чем надо. После того как Вера удалилась, к Нине зашел «отец» и с улыбкой спросил:
— Ну, полегчало?
— Да-а… — протянула девушка. — Только скучно очень! Хоть бы радио, что ли, провели?
— Шуму от него много, — возразил Григорий Михайлович, — раздражать будет.
— Врага можно распознать и по вранью, — заметила Нина. — Кстати, неудобно писарю общины не слушать то, что говорят хозяева…
«И то правда», — мысленно согласился хозяин.
На другой день к ним в дом пришел радиотехник, которого звали Семеном. Это был молодой мужчина, неторопливый, но ловкий в работе. Он прихрамывал.
Радиопроводку начал делать в комнате, где лежала Нина. Та прикрыла лицо простыней: ей не хотелось, чтобы ее запомнили. Но девушка заметила, что, работая, мужчина не смотрел в ее сторону и, лишь закончив все, взглянул на нее с каким-то суровым любопытством.
Повесив на стене черный помятый репродуктор в виде крупного блюда и проверив звук, он вышел в большую комнату. Там его покормила Анна Никитична, а Григорий Михайлович расплатился с ним марками.
Когда радиотехник ушел, Нина спросила «отца»:
— Кто такой?
— Из конторы связи.
— А ты давно его знаешь?
— С войны.
— А почему он такой бирюк?
— Будешь бирюком. Эсэсовцы расстреляли у него жену-еврейку и двоих детей. А самого пощадили — признали помесью славянина с монголом, то есть рабочей расой. Был тяжело ранен. Много пережил.
Однако «отец» скрыл от Нины, что Семен — его информатор и доставляет ему ценные сведения об оккупантах.
Радио без конца разговаривало: немцы регулярно передавали военные сводки. Девушку удивило то, что сообщения были сдержанные, скупые. «Или им туго приходится на восточном фронте, — размышляла она, — или это затишье перед бурей…»
По радио сообщили об открытии церквей в русских и белорусских городах, освобожденных от «коммунистического ига», о поддержании у людей веры в бога, о смирении и терпении, ибо, мол, скоро восторжествует на русской земле новый «божественный» порядок. А заканчивались эти передачи по-немецки: «Гот мит унс!» — «С нами бог!»
«Э-э, господа… — усмехнулась про себя Нина. — Видимо, дела ваши не очень чтоб очень, если уж вы все про бога да про бога…»
Вечерами, в так называемый «русский час», по радио передавали народные песни в исполнении известных артистов. Как-то шаляпинский раздольный голос запел «Ноченьку», и, когда дошел до слов «Нет ни батюшки, нет ни матушки», девушка не выдержала и, зарывшись в подушку, заплакала.
Услышав тихие всхлипывания, Анна Никитична зашла к Нине в комнату и присела на ее кровать.
— Нинушка, что с тобой? Что у тебя болит? Может, тебе чего-нибудь надо? — с тревогой спросила она, положив руку на вздрагивающую худенькую спину.
— Да нет, ничего мне не надо. — Девушка хотела скрыть слезы и злилась на себя за то, что расслабилась.
Анна Никитична погладила Нину по голове и прерывающимся голосом сказала:
— Если бы я увидела твою мать, то… сказала бы, что у ее дочери есть еще одна мать… и она жалеет не меньше…
Нина совсем расклеилась: схватила обеими руками руку Анны Никитичны и поцеловала.
— Ты что, дочка? Ты что? — испугалась та, освобождая свою шершавую руку из рук девушки. — Успокойся, милая! Вот поправишься, и свалится с души камень…
Девушка вытерла слезы: ей уже стало легче. Она попросила молока и вскоре уснула.
Выздоравливала Нина медленно. Для возбуждения аппетита ей давали самогонку, но она с отвращением отворачивалась — противно! А когда ее все-таки уговорили и девушка сделала глоток, тепло разлилось по всему телу и захотелось есть.
Наевшись, Нина вздремнула. И тут в комнату неслышно зашел «отец» и, наклонившись к изголовью, тихонько спросил: «Спишь?» Девушка открыла глаза и улыбнулась — впервые за время болезни.
— У нас в общине составляется список. Но тебя староста не включил, — сказал Григорий Михайлович. — На всякий случай я все же взял справку у того врача, который тебя смотрел.