— Скажи Арад-бел-иту, чтобы нашел его. Он ему пригодится.
Син-аххе-риб верил своему чутью. Он когда-то сам во время царствования своего отца возглавлял разведку Ассирии и нередко лично подбирал себе лазутчиков.
Старый воин, по-видимому, устал болтать языком и безо всякого сожаления уступил место рассказчика молодому аконтисту, для которого это сражение было первым и оттого самым запоминающимся. Впрочем, тот вызвался не сам. У него в насмешку спросили, убил ли он кого-нибудь сегодня, а он увлекся и принялся всерьез доказывать, что бился наравне со всеми. Ему поддакивали, потихоньку улыбались, но даже не думали перебивать. Он выжил в этом первом своем бою, это было лучшей его наградой и доказательством настоящей, а не напускной храбрости.
Син-аххе-риб подсел к старому воину поближе. Невысокий, но широкоплечий, он казался почти квадратным. Оружие и доспехи аккуратно сложены и спрятаны под походным покрывалом. Простая льняная рубаха и привычные для ассирийских воинов штаны, только украшенные поясом с потрепанной бахромой. Борода ровно пострижена и тщательно ухожена, волосы заплетены в толстые косы. Суровое обветренное лицо обезображено четырьмя глубокими шрамами, еще один идет через всю шею, как будто однажды ему пытались отрубить голову, а потом пришили. Правого уха не было вовсе.
— Давно воюешь? — спросил Син-аххе-риб. — Откуда эти отметины?
По обычаю за праздничным столом все были равны и дружелюбны, и ассирийский воин не видел ничего дурного в том, что этот бедуин завязал с ним беседу. К тому же в глазах аравийца он прочел и живой интерес, и усталость от прожитых лет. Они были примерно ровесниками, и это тоже сближало.
— Этот, самый длинный, — он и самый первый, — воин коснулся шрама, идущего через лоб и правую щеку, — мне его подарили во время осады Самарии[71]. Секирой.
— Это ведь… лет сорок назад?
— Да, наверное… Второй, — он показал на короткий, но глубокий шрам пополам разрубивший его нос, — от стрелы, при взятии Харкара[72]. Третий, тот, что около виска, я получил почти через десять лет после этого, в походе на Эллипи[73]. Тоже от стрелы. Ну а четвертый — в Иерусалиме[74], от меча.
— А тот, что на шее?
— Аркан. Пять лет назад, сопровождали царского посланника к бедуинам, тут на нас и налетели. Из двадцати человек я один уцелел. Аркан на шею, к коню меня привязали, и давай по барханам за собой тащить. Поэтому и бросили — думали, что мертв…
Ветеран вдруг рассмеялся:
— А вот про ухо рассказывать не стану — глупо вышло.
Выпили вина. Син-аххе-риб снова поинтересовался:
— Хозяйство хоть нажил, за сорок лет?
— За царскую службу хорошо платят. Главное, чтоб цел был. Скота всякого почти три сотни голов у меня, птицы не счесть, земли достаточно, рабов… много рабов. Семья большая. Одних сыновей, вон, со мной пятеро служат. Четверо в пехоте, в моей сотне. И младший, в коннице. Да еще дочери, внуки, жены, жены сыновей… Но ты ведь тоже не бедствуешь, я смотрю, слуга при тебе. Купец?
Син-аххе-риб усмехнулся:
— Угадал. Пригнал два табуна царскому казначею, а он после взятия Тиль-Гаримму их брать не хочет. Придется в Сирию теперь вести.
— Это плохо. Дороги сейчас опасные. Ходят слухи — киммерийцы повсюду. От них и на конях не уйдешь.
— Киммерийцы, говоришь? Царю бы только со своим двором разобраться, а с киммерийцами он как-нибудь справится.
— Слышал что?
— Так, сплетни да слухи. Ты как будто не слышал…
— Лгут, наверное.
Воин был непрост. Одно дело говорить о семье, другое — сплетничать о царе.
— А у тебя большая семья? У бедуинов и жен много, и детей.
— Большая… Гарем большой. Но жена все равно одна.
— Это я понимаю. Какой с молодой жены толк…
— Вот-вот. Конечно, и сыновья, и дочери есть... И все хотят наследства, все рвут на части. От этого и устал, — признался Син-аххе-риб. — Поэтому сам гоню табуны на продажу. Дома стены давят.
— Бедуины разве не в шатрах живут? — подметил воин.
— В шатрах, в шатрах… с казначеем сегодня говорил, его слова, — исправил свою ошибку царь. — А ты не устал воевать?
— Я так скажу. Пять лет назад я ровно год дома просидел. Думал, и правда — хватит. Сыновья-то все равно служат. Хозяйство держится. Да невмоготу стало. Сколько раз со смертью в бою встречался — и ничего, а тут в четырех стенах… умереть от старости побоялся. Как ты сказал? Дома стены давят? Оно и правильно. В общем, снял со стены оружие и вернулся в царский полк. Пока меч могу держать, никуда не уйду. А дети… Что я им дам, то им и будет. Пока я хозяин этой семьи, я и решать буду, где и как им жить. Это я для них и царь, и бог.
71
74