Во втором ряду находилось ближайшее окружение царя: два министра [12]— раббилум [13] Саси, в чьем ведении находились царские рудники, и раббилум Мар-Априм, назначенный управлять государственными рабами накануне похода — казначей Нерияху, ревизор царских счетов Палтияху, кравчий Ашшур-дур-пания, колесничий Нимрод, астролог Бэл-ушэзибу, писец Мар-Зайя и лекарь [14]Адад-шум-уцур… Богатые одежды, яркие краски, склоненные головы, смиренные лица, осторожные взгляды.
Дальше прятались сановники рангом поменьше. Но даже самый незначительный из них владел если не тысячей рабов, так богатым имением, и званием, которое в глазах простолюдинов казалось выше неба, и богатством, исчисляемым не одним талантом серебра и золота.
По обе стороны от высокородных сынов Ашшура выстроились шеренги стражников, вооруженных копьями и серповидными мечами-хопшами, каждого защищал бронзовый с замысловатым орнаментом панцирь, остроконечный шлем с полумесяцем, а также начищенный до блеска круглый щит с изображением шеду[15] с львиной головой.
И за всеми, кто находился на террасе, словно пытаясь отыскать среди этих голов кровного врага, зорко присматривал начальник охраны царя, двухметровый Шумун — самый сильный воин Ассирии, не раз доказавший свою доблесть в боях, поединках и игрищах.
— Какие у нас потери? — спросил Син-аххе-риб у Гульята.
— Немалые, мой повелитель, — на правах старого боевого товарища туртан говорил с царем, как с равным. — В царском полку полег один из пяти. Нам пришлось сражаться за каждый дом… Только прикажи предать бунтовщиков казни — и я сделаю это с огромной охотой.
— Сколько мы взяли пленных?
— Около восьми тысяч мужчин. Женщин и детей — вдвое больше.
— Отдели от них кормящих и беременных женщин, — Син-аххе-риб говорил неспешно и равнодушно, словно повторял хорошо заученный урок, — найди их мужей и сыновей и обещай им и их родным жизнь и достаток, если они вступят в мой полк. Остальных женщин и детей бросить в огонь… в ров к трупам. Мужчин обратить в рабов и отправить в Ниневию, надо заканчивать дворец, там потребуется много рук. Раненых посадить на кол…
— Будет исполнено, мой повелитель.
— Царь Гурди?
— Твой пленник. С ним его жена, двое малолетних сыновей и дочь.
— Приведи их.
Гульят оглянулся на своих старших офицеров. Легким наклоном головы отдал приказ.
— Она и в самом деле так прекрасна?
Туртан понял, о ком говорит царь.
— Ее зовут Марганита, мой повелитель.
— Жемчужина? Разве ее родители эллины?
— Ее бабка из Милета.
— Издалека. Но, может быть, настала пора покорить Фригию, за ней Лидию, а затем и Милет, как считаешь, дорогой Гульят?
Эта шутка была сказана с каменным лицом. Ассирийский военачальник также сдержанно улыбнулся, вежливо давая понять, что оценил чувство юмора царя.
Прерывистый женский плач заставил их обернуться. Это привели знатных пленников.
Ни израненный отец в серых лохмотьях, что остались от царских одежд, ни рыдающая полуголая мать, которую, судя по всему, изнасиловали ассирийцы, ни напуганные мальчишки Син-аххе-риба не интересовали. Его взор остановился на девушке.
Ей было всего пятнадцать: стройная, тонконогая газель, с едва выпуклой грудью, по-детски длинной шеей и острыми ключицами. Однако прекрасней этого лица царь раньше не видел. И пусть оно было в пыли, перепачкано сажей и кровью, а в огромных карих глазах стояли слезы… но как же хотелось ему поцеловать их! Она напомнила ему дерзкую и бесстрашную Яффит, его последнюю жену, — юную сирийскую принцессу, умершую этой зимой при родах.
На ней почти не осталось одежд: разорванная во многих местах туника едва прикрывала живот и грудь, ноги кровоточили от разбитых коленок до щиколоток. Он представил, как облачает ее в царское платье и одаривает своей милостью, как нежно обнимает ее и снисходительно прощает ее отца и мать… и даже подумал о том, не пощадить ли ради нее Тиль-Гаримму…
12
14