— Глаза на лоб выскочили!
— Шишка вышкочила!
Стоило им показаться на веранде, как на них набегала Любка, а один раз они думали, что она уже ушла, и осторожно спустились с веранды, а Любка налетела из-за угла и опять гналась за ними.
Они еле отдышались.
— Ты с ней не играйся! — сказал таинственно Андрей. — Она плохая девчонка. Она может… околдовать. Она тебя околдует в камень.
— У наш тоже одна девочка колдовать может. Только ш куклами.
— Она околдует в камень, и тогда даже мама ро́дная не узнает.
— Даже папа родный не узнает!
— Знаешь, как она жука околдовала! Жук…
Но Натэлла вдруг расширила глаза и встала на цыпочки, чтобы видеть в дверное стекло. Он тоже встал рядом и посмотрел — на веранде, поближе к перилам, лежал мишка мордой вниз.
На минуту Андрею стало страшно, как никогда. Но тут же он выскочил, схватил медвежонка и кинулся обратно.
— Бежи шкорей! Бежи шкорей! — оглушительно верещала Натэлла.
— Знаешь, — говорил Андрей Натэлле, — ты никогда не обзывайся. Ни идиоткой, ни дурой, никак! А то сама будешь так называться! Потому что знаешь что? «Кто обзывается, тот так и называется!» Вот ты скажешь: «Дура» — значит, так и называешься. Обзовешь кого собакой, а оказывается, это ты сама собакой называешься. Поняла? Поэтому лучше не обзывайся!
Он задумывался, от чего бы еще уберечь Натэллу.
— И не повторяй! Кто тебе скажет: «Задавала из подвала», а ты не повторяй: «Сама задавала!» А то: «Кто за мною повторяет, тот в уборную ныряет». Вот.
Они ходили гулять на поляну за домом и к оврагу, к полям. У Натэллы были очень неудобные сандалии или, может быть, она ходила так — всегда оказывалось, что у нее в сандалиях полно песка и камней.
— Што ли, видишь, я ногу натерла! — говорила она и садилась вытряхивать. Андрей собирал ей листья подорожника и учил прикладывать к стертой или порезанной коже.
Много чему он учил ее. Венки плести учил. Плевать в длину учил. Сам Андрей плевал не очень хорошо, хуже Любки, но Натэлла вообще не умела и даже научиться не могла: как ни старалась, все слюни у нее оставались на подбородке и платье.
Что бы они ни видели, обо всем разговаривали;
— Шмотри, паук веревку повещил — што ли белье шушить будет?
— Дурных букашек будет ловить!
Доносился запах жареной рыбы, и Андрей, весь в пылу откровений, объяснял Натэлле:
— А рыбу все же ночью хорошо ловить. Хоть ее мало, зато она большая! Знаешь же почему? Догадалась, нет? Вот как у людей? Детей кладут спать, а сами по хозяйству занимаются.
— Читают!
— Читают, водку пьют! Так и у рыб. Маленькие все спят, а взрослые со своими делами управляются. Вот почему ночью меньше ловится рыб, но они большие и старые.
— У наш бабушка шовщем ночью не шпит. Еще и утром ходит.
— Совсем поздно ночью одних только старичков поймаешь!
— Шмотри, какие чветочки!
— Сорняк! Василем называется! — вздыхал Андрей и садился и смотрел, как бегает по земле, меняясь от ямок и кочек, тень: туда-сюда, туда-сюда. Как притворно опрокидываются колоски, а чуть ветер забудет свое дело, бросит дуть, подскакивают, будто ни в чем не бывало.
А косичка у девочки расплелась. И волосы лезли в глаза. И маленькое ухо было красное от жары и ветра. И клетчатый сарафан задран.
— Эх, Тимоха-растереха! — говорил он ей, заплетая косичку и поправляя сарафан.
— Что же, все Натэлле да Натэлле! — сказала насмешливо мама. — Яблоко ей, конфетку ей! А что же твоя Натэлла велосипеда тебе не дает?
— Она дает.
— Как же — дает! Сама каталась, а ты следом бегал!
— Она мне потом за домом дала покататься. Тебе не видно было.
— Видно, видно: не давала она тебе велосипед!
— Ну и пусть. Я не обижаюсь.
— Разве хорошо быть жадной?
— Ничего, пусть она будет жадная, она все равно хорошая девочка. Я ведь и не хочу велосипеда, правда?
— А ты тоже хорош: Натэлле так все тащишь, а с Зойкой даже не поделишься.
— Ну и пусть, а я хочу с Натэллой делиться.
— Вот и будут вас дразнить: жених и невеста.
— Маленьких так не дразнят, — испугался Андрей. Однако в тот же день, когда они играли с Натэллой на веранде, Любка закричала:
У Андрея глаза чуть на лоб не полезли. Он боялся, что Любка продолжит:
Он еще зимой, когда женихом и невестой дразнили Володю-восьмиклассника и Таньку Причитаиху, никогда не говорил этих последних слов. Но другие-то говорили, и он всегда смотрел утром, не померла ли Танька.