— А толку? — и задумчиво на меня смотрит.
Вот и все, чего я добился.
А сейчас космонавтик этот мимо меня с цветами идет.
— Эй, — окликаю его, — постой.
Он терпеливо дожидается, пока я подойду.
— От Зареченской? — говорю я.
Космонавтик удивленно поднимает глаза, щурится от накатывающего подозрения…
— Да расслабься, — говорю я, — не нужна мне твоя Верка. Сигаретой угостишь?
— Не курю, — отвечает.
Ну да, чего это я, он же космонавт.
— Ну, бывай, — я разочарован.
Космонавт уходит, а я некоторое время еще стою, размышляю как бы ни о чем. Бывает такое состояние, как будто думаешь о чем-то, а о чем — и сам не понимаешь.
Дом у Зареченских низкий, одноэтажный, но широкий. Комната Веры через стенку от моей, и кровати стоят так, что убери стену — и получится, что мы спим вместе. Иногда перед сном мысли об этом меня волнуют. Однажды я даже в стенку постучал, вдруг, думаю, ответит. Будет тогда у нас своя тайна, свой секретный ночной перестук, а это сближает. Но нет, не ответила.
Отца Веры зовут Владимир, но мне можно и просто — Володя. Хотя он, конечно, меня старше лет на двадцать. У Володи — грузовичок. Хороший такой, крытый, почти новый. Грузовичок его и кормит. Работы много — одним нужно переехать, другим мусор вывезти или скот перевезти, но чаще всего Володю нанимают ребята из экспедиций: геологи, гидрологи, археологи. Он им и оборудование возит, и проводником работает. Места здешние Володя знает прекрасно. В такой экспедиции мы с ним и познакомились. Дома Володя бывает не часто. Все домашние дела на Вере. Только какие там дела? Скот и птицу они не держат, огорода нет — так, пара-тройка яблонь во дворе, которые и поливать даже незачем, климат такой. Еду Вера готовить начинает, только если папа дома, а так все больше кушает йогурты магазинные. Я к этому уже привык и не жду завтрака, сам себе яичницу жарю. А Вера разве что с утра по дому пройдет, метелкой немецкой пыль с мебели смахнет, да и сидит потом весь день у себя в комнате или в саду на скамеечке. Сидит, косу свою плетет да журналы с картинками листает. Вот и все ее дела.
Полистал и я как-то ее журнал и говорю:
— Вера, ты чего в этих картинках нашла? Это ж все неестественно. Это же все силикон, ретушь и компьютерная графика. Да ты в сто раз красивее всех этих надутых блондинок, вместе взятых.
— Правда? — спрашивает она удивленно и розовеет.
Вижу, приятно ей. И еще вижу, что глаза у нее вспыхнули, губы приоткрылись, вся она светится, словно хочет что-то рассказать, да не решается. Смотрит на меня, колеблется. А я аж затих весь, замер, чтобы не спугнуть. Но вижу, она опять прищурилась, в себя ушла, журнал у меня из рук выхватила и в дом убежала. Ну, думаю, есть у нашей Веры все-таки чувства, мечты есть свои, тайны.
А на следующий день встаю утром и вижу — Вера уже завтракает. А время-то ни свет ни заря. То есть уже ближе к восьми, но Вера обычно раньше одиннадцати не встает. Особенно когда папа ее в отъезде.
— Вернулся, что ли, Володя? — спрашиваю сонно.
У Веры во рту йогурт, она только машет головой, мол, нет, не вернулся. Умылся я, выхожу из туалета, а Верка вся уже при параде. Платье на ней шелковое, в пол. Волосы распущены, по плечам стекают. В ушах серьги золотые, а глаза от макияжа еще больше стали. Я, видимо, встал, как столб, оторопело, а она это заметила и улыбается, довольная.
— Все, пока! — кричит с порога и сразу за дверь, я и спросить ничего не успел.
Промаялся я весь день в догадках. Жду не дождусь, когда же вернется Вера. И вот — заявляется, часов в семь вечера. Пьяная, аж еле на ногах стоит, а глаза красные, заплаканные, макияж по лицу течет. Никогда ее такой прежде не видел.
— Вера, да что с тобой? — говорю.
А она в ответ только отмахнулась да к себе в комнату прошла. Слышу, уронила что-то, стул, наверное, опрокинула, окном хлопнула и как будто бумагу рвать начала. Только и слышно — шурх-шурх-шурх. Долго рвала, а потом затихла. Я тем временем поужинал, рюмочку на ночь опрокинул и покурил на крылечке — на улице хорошо, тихо, только лягушки издалека квакают да комары вьются, но близко не подлетают, табачного дыма боятся. От благости этой меня в сон потянуло. Бросил я сигарету, умылся во дворе и к себе в комнату прошел. Лег в кровать, и тут что-то весь сон с меня слетел. Как отрезало. Вроде только что носом клевал, а сейчас ни в одном глазу. Лежу и про Верку думаю. Какая все-таки зараза. Сколько лет уже космонавтов за нос водит, а ведь ни одному даже поцеловать себя не дала. Но хороша, хороша. И где ж набралась-то так сегодня? Видел я и прежде, что она выпивала по чуть-чуть, в охотку, но чтобы так? И ведь самое главное, что вот она — там, за стенкой спит, а я опять лежу и волнуюсь, не до сна мне. Наконец не выдержал. Вдруг, думаю, случилось что, а иначе чего же она так напилась? Расспросить надо бы. Встал, к ее комнате подошел и в дверь стучу. Молчит. Я громче постучал и дверь приоткрыл. В комнате темно, только из окна свет идет — слабый, серый такой. Я в комнате свет включать побоялся, а включил в коридоре и дверь открытой оставил. Вижу, лежит Вера на кровати, в одном белье, руки-ноги в разные стороны, одеяло комом — едва-едва ее прикрывает, а по всей комнате журналы разорванные валяются.