— А ты, я погляжу, больно умный, — усмехнулся Палыч, — вот сейчас на охоте нас, стариков, и поучишь уму-разуму, — и мне подмигнул.
Собирались мы недолго. Только светать начало, а мы уже сапоги натягиваем. Погода не летняя, ночами холодно. Зато утки так и летят. Тихо-тихо, а потом запричитали, затявкали, заскрипели — летят. И одна за другой пикируют прямо на остров. Привал у них. Место это нам знакомо, туда и поедем. Палыч лодку из кустов вытягивает, мы в нее тихонько забираемся, ружья стволами вверх держим. Палыч гребет, медленно погружая весла в тягучую зеленую воду. Лучший вариант — пристать подальше от утиного привала, а потом по земле, по кустам — к ним. Мы причаливаем к дальнему концу острова и выбираемся. Сапоги скрипят. Мы с Палычем закуриваем, а Петька уходит вперед — не курит. Вдруг зашуршало, захрустело, и из кустов вываливается фазан и тяжело, отчаянно хлопая крыльями, летит над проливом в сторону противоположного берега. Нас с Палычем на мгновение оглушает звуком выстрела. Это Петя не удержался, бахнул по фазану, да мимо. Мы с тревогой глядим в другую сторону — как бы утиная стая от испуга не взметнулась. Но нет, тишина. Петя стыдится, что не попал, и оттого раздражен. Он уходит еще дальше вперед. Мы с Палычем не против. Пусть.
Тропинки переплетаются, и в какой-то момент оказывается, что мы с Петей идем параллельными путями. Он чуть правей. В конце концов показывается камыш — это начало озера. Значит, стая где-то рядом, если, конечно, мы не проморгали ее с утра. Мы крадемся след в след, стараясь разглядеть хоть что-нибудь, но от тощих камышин только рябит в глазах. И вдруг — тревога! заметили нас — словно ветер подхватывает и кружит в воздухе крылья, крылья, крылья. Мы палим в небо все вместе, но утки, как заколдованные, все выше, все дальше. Петя судорожно перезаряжает ружье и снова стреляет, раз, второй и… Одна утка дергается в воздухе и криво, подмахивая одним крылом, падает в кусты.
— Попал! — шепчет Петя.
— Ну, чего стоишь, — говорит Палыч недовольно, — беги, доставай.
Мы идем следом. Петя, как хорошая ищейка, рыщет по кустам, принюхивается, прислушивается. И вдруг видим: бежит к нам — глаза испуганные, в руках бьется хороший крупный селезень.
— Ну, как там у тебя в книжках, показывай, — говорит Палыч.
А Петя встал перед нами.
— Щас, щас, — говорит, — нужно только маховое перо из крыла вырвать, — и начинает селезню крыло выкручивать.
Селезень орет от страха и боли, в руках у Пети бьется, а тот уже чуть ли крыло не оторвал, но перо выдрать не может. Наконец выдрал, с куском кожи.
— Я знаю, — говорит, — я читал, у него здесь, на затылке ямочка должна быть, там мозжечок, если туда воткнуть, все будет безболезненно.
— Да уж, конечно, безболезненно, — хмурится Палыч, но не лезет.
Петя тыкает острием пера селезню в шею, но кожа толстая, так просто не воткнуть, да и селезень крылом хлопает, вырывается. Наконец Петя не выдерживает, срывает с двустволки цевье и начинает отчаянно молотить по птичьей голове, но попадает себе же по пальцам и взвывает от боли, выпуская утиную шею. Селезень неуклюже валится на землю и начинает ковылять к ближайшим кустам. Петя падает животом на него, вцепляется в его шею и выкручивает голову. Раздается легкий хруст, и селезень затихает. Петя тяжело дышит и поднимается, отряхивая одежду. Молча он берет добычу с земли и прячет ее в свою сумку.
— Что ж ты ножом не воспользовался? — говорит Палыч.
МОЛЧОК
Смешно, что вы об этом спросили. Именно об этом. Я ведь и сам хотел рассказать, а тут вы — бац — как знали. Или знали? Да нет, нет, конечно. Могу. Уж если интерес есть, то почему бы не рассказать. Водички только можно попросить? Ага, просто водички, а то в горле пересохло. Сок? Можно и сок… Томатный — нет, не пью, извините. А что, простой воды нет? У вас, кстати, на пол упали бумаги какие-то. Ох, простите, это я, наверное. Такой неуклюжий стал в последнее время. Недавно зашел в супермаркет, взял корзину эту — на колесиках — да на рекламу в телевизорах их загляделся… Ой, спасибо огромное. Да, так лучше. Вода — великая вещь. А слыхали, что японские ученые говорят? Что, мол, океан — это природный компьютер и вся история записана в молекулах воды. Только прочитать, хе-хе, пока невозможно. Но, уверяю вас, японцы прочтут. О да, они прочтут.
Так вот, о чем это я? Да. Расскажу, расскажу. Только вы ведь и сами всё знаете. Впрочем, всё да не всё, так? Хе-хе. Иначе зачем бы спрашивали? Хорошая у вас водичка, не теплая, не холодная. А то, как знаете, эти чертовы европейцы, они же безо льда воду вообще не пьют. Поставят на стол графин со льдом и ждут, пока растает. Такая, что зубы ломит, я раз-другой попробовал, так у меня аж живот разболелся. А они ничего, пьют. Ох, да что ж такое! Простите ради бога. Лучше салфеткой, чтобы высохло быстрее. Может, переодеться хотите? Мне-то спешить некуда, посижу, подожду. Ужасно неуклюжий я, вот и дочка говорит, что пора к врачу сходить, что, мол, забываюсь я, да только это просто тело меня не слушается. Мы же с ним, в смысле, с телом раньше были — не разлей вода. Ох, чего я только не вытворял прежде, хе-хе, вы уж мне поверьте. Женщины меня обожали. Была у меня, к примеру, одна — м-м-м… — любила это дело, так я ее как-то… Впрочем, понимаю, простите, не буду утомлять вас подробностями. Это же я к слову. Я и сейчас ничего, хе-хе. Вон начал как раз вам рассказывать, что в супермаркете загляделся на рекламу и мужику какому-то на ногу наступил. Да смачно так, от души. Шмяк! У этого-то лицо краской налилось, так и я с пониманием, вижу ведь, что больно сделал. Извиняюсь. Тут он мне и врезал… Вот я и говорю, что тело меня уже не так хорошо, как раньше, слушается. Раньше я, бывало, перед сном комнату проветриваю, а внутрь вместе с кислородом комары залетают. Жужжат, кружатся, ужас! Так я только краем глаза замечу движение, подумать не успею, а уже — хвать! Одного, второго. Даже сплю, а руки сами работают. Помню, с мотоцикла на полном ходу упал — и ничего, сделал в воздухе сальто-мортале и на ноги приземлился. О как! А сейчас нет, не то уже все. Да чего уж там. Я гляжу, и вы уже подсохли. Глаза у вас во-о-он какие красные. Спите, поди, мало? Глядите, так и вы скоро, как я, стаканы начнете опрокидывать. Хе-хе. Только я еще ничего, в форме. Так вот, хотел мне верзила этот в супермаркете кренделей навесить за то, что я ему на ногу наступил, совершенно случайно, чес-с-сное слово! — да только пока он второй раз размахивался, я на три шага отскочил, с полки консервную банку схватил, чеку ей оторвал, да и метнул. Зачем? Откуда чека? А, да это я по привычке, видать. Любил, знаете, в армии лимонки метать. А у банок этих за чеку если потянуть, крышка-то и открывается. Вот вся эта сардина с маслом в верзилу и полетела. Банка точно в макушку, а сардина куда получилось. После этого мы с ним и подружились. Хороший оказался человек, хоть и гэбист. Все приходил ко мне, да на судьбу человечества жаловался. Так вот пришел как-то и затянул свою песню о том, что, мол, терроризм нужно искоренять силовыми методами, что Америка всех порвет, а я ему — ты-то чего, говорю, петушишься? Ты че, родственник, что ли, американского президента? Тебя он, что ли, спасать будет? Да и если на то пошло, то личный терроризм уже свое отжил. Сейчас времена уже не те, масштабы другие. Чего думаешь, смертники все эти, камикадзе бородатые, они же легко на смерть идут, потому что верят в то, что их дело правое, что после смерти в райские кущи отправятся. Ну, расставим мы или американцы свои противоракетные установки. Ну да, если кто-нибудь по нам жахнет, глядишь, и отобьемся. Только в голову никому не приходит, что может быть и по-другому. Вот представь, говорю, сколько, к примеру, ядерных боеголовок в каком-нибудь Ираке? Не знаешь? И никто не знает. Может, одна, а может, двадцать или сто. И вот этот самый Ирак, или Сирия, или еще какая страна этими головками обвяжется, молитву прочитает, да и бахнет. Не в сторону США или там России, а сама себя и взорвет на хрен. Понимаешь? Тот же смертник, только не человек, а страна. Сама взорвется, а заодно и половине планеты крышу снесет. А другая половина, равновесие потеряв, закрутится и улетит в далекое безвоздушное пространство космоса. Вот так вот, просто и без заморочек. И никакие твои противоракетные установки не помогут. Понимаешь? Вот теперь и тебе, сынок, рассказываю. Я уж не знаю, что вы там в своих гэбистских застенках про меня насочиняли, да только мое дело пожилое — рассуждать и умирать потихоньку. Так что ты лучше мне водички налей, а про теорию мою — молчок.