Не в одиночку совершал свои путешествия эмир. Несмотря на то, что в городе было мало людей, способных узнать его в лицо (особенно если учесть, что он сбрил бороду), его непременно сопровождали Тикиш-багатур, сын Тунг-багатура, с тремя вернейшими нукерами, готовыми не раздумывая отдать свою жизнь для спасения жизни эмира. Эти молодые люди были из числа тех барласских юношей, которым не пришлось лично участвовать в охотничьих забавах Тимура ввиду слишком юного возраста. Им пришлось довольствоваться рассказами старших о нём. А известно, что иногда легендарное событие западает в душу значительно глубже, чем случившееся на глазах. От Захира, Хандала, Мансура и Байсункара они отличались только тем, что носили монгольские, а не мусульманские имена. Но имена именами, а выросли они в вере пророка Магомета.
Какова была цель этих опасных прогулок, догадаться нетрудно. Тимур имел своей целью изгнание чагатайских собак из Мавераннахра, и ему необходимо было самолично убедиться, каково настроение жителей главного города страны, готовы ли они к жертвам, и к каким именно, во имя достижения этой цели.
Немало фарасангов отмерил Тимур по пыльным улицам, не один казан плова съел, не один десяток чайников чая выпил, прежде чем понял то, что собирался понять.
Сорок восемь дней было проведено в этих трудах.
И вот сидит он в глубине заросшего сада на ковре, брошенном прямо на берег арыка. Солнце просвечивает сквозь листву, лёгкие изменчивые пятна бесшумно перебегают с рукотворного ковра на текучий ковёр воды.
На другом конце ковра сидит хозяин дома, массивный седой Тунг-багатур. Давний, преданный друг Тарагая. Он отщипывает от большой янтарной грозди одну виноградину за другой и не торопясь отправляет их в рот. От испепеляющего солнца, от едкой пыли или ещё от чего-то у него воспалились веки, и поэтому он выглядит так, будто чем-то очень расстроен. Почти до слёз.
Журчит вода в арыке, отчаянно зевают, показывая страшные красные пасти, собаки в тени дувала.
Тот, кто захотел бы прислушаться повнимательней, наверное, смог бы услышать шум скопища людей и зверей, втиснутых в узкую горловину городских ворот.
— Аллах свидетель, я ничего не спрашивал у тебя о планах, Тимур, но сейчас я вижу, что какое-то решение ты принял. Поэтому, если можешь мне сказать, каково оно, скажи.
Эмир тоже отщипнул виноградину, но есть не стал, любуясь её просвечивающимися внутренностями.
— Скоро я уеду.
— Когда?
— Скоро.
Тимур хотел положить виноградину в рот, но не успел. Он увидел человека, который стоял в той части сада, в сторону которой была протянута удерживающая ягоду рука. Человек стоял шагах в двадцати от сидящих, стоял неподвижно и молча. На мгновение он показался эмиру просто сплетением древесных теней. Хозяин сада заметил, что что-то завладело вниманием гостя, и, тяжело повернувшись, проследил за его взглядом.
— Кто это?
Тимур не ответил. Не счёл, что этот вопрос адресован ему.
Неизвестный, словно стремясь удовлетворить жгучее любопытство поедателей винограда, сдвинулся с места и подошёл поближе. И Тимур узнал его. Рябое лицо, редкая борода, широко посаженные неуловимые глаза.
— Маулана Задэ.
Узнанный неприятно улыбнулся и поклонился.
Тунг-багатур растерянно переводил свой взгляд с незваного гостя на своих собак. Они обязаны были уловить его запах за полсотни шагов и поднять бешеный шум. Так нет же, лежат, зевают.
Маулана Задэ был одет в простой потёртый халат, какие носят погонщики верблюдов и водоносы.
— Прошу прощения и снисхождения у достойнейшего Тунг-багатура за то, что посмел незваным-непрошеным явиться в его благодатный дом.
Сказав это, бывший ученик медресе снова согнулся в поклоне.
Хозяин, даже будучи человеком непроницательным, сразу сообразил, что отнюдь не желание восхититься роскошью и уютом его жилища привело сюда этого человека, но он сделал приглашающий жест, предлагая ему место на ковре над журчащей водой.
Маулана Задэ сел с видом человека, уверенного, что ему ни за что не откажут в этом знаке внимания. С улыбкой посмотрел на Тунг-багатура, который никак не мог прийти в себя из-за необъяснимого поведения своих всегда столь надёжных собак. Маулана Задэ с плохо скрываемым удовлетворением наблюдал за его недоумёнными взглядами в сторону лениво лежащих животных.
— Не надо сердиться на них, уважаемый Тунг-багатур.
Хозяин недовольно поморщился: кому может быть приятно, что его мысли сделались прозрачными для незнакомого человека?
— Повторяю и умоляю: не обижайте своим раздражением сих великолепных зверей. Они не виноваты, что я обладаю некоторыми особыми умениями, позволяющими мне вводить в заблуждение даже проницательных людей, не то что собак. Долгие годы особых упражнений, долгие годы упорства и самоотречения принесли некоторые плоды. Но оставим это, невежливо с моей стороны до сих пор не сообщить вам, кто я такой и почему без приглашения явился в ваше жилище.
Тунг-багатур кивнул — слушаю, мол.
— Имя моё Маулана Задэ, может статься, вы слышали его.
Тунг-багатур конечно же слышал это имя, слышал многое, что рассказывали в городе о его носителе.
— Клянусь загробным блаженством, если вы Маулана Задэ, то я не вижу ничего особенного в том, что мои собаки не захотели вас учуять.
Бывший ученик медресе спокойно снёс хвалебное речение в свой адрес.
— А прибыл я в хранимый Аллахом дом ваш, чтобы увидеться с вашим гостем, хранящим до сих пор молчание.
Тимур сделал приветственный жест, но вложил в него не слишком много удовлетворения и искренней радости.
— Я хочу поблагодарить тебя, Маулана Задэ.
— Поблагодарить за что?
— За того дервиша, что сообщил мне о выступлении армии Мунке-багатура.
— У-ум, — Маулана Задэ выплюнул виноградные косточки, — только отчего ты решил, достойнейший Тимур, что дервиш этот был послан именно мной?
Тимур пожал плечами:
— Как бы там ни было, он появился вовремя и принёс полезное известие. Но если ты не хочешь, чтобы я был тебе благодарен, — воля твоя.
Маулана Задэ положил в рот сразу несколько виноградин. Прожевал. Опять довольно неопрятно выплюнул косточки.
— Не затем я явился сюда, да ещё таким образом, чтобы упиваться щербетом твоей благодарности.
— Тогда скажи: зачем?
— Я давно знаю, что ты в городе, я следил за тобой и старался не мешать.
— Да ты совсем и не мешал мне, — усмехнулся Тимур.
— Я понимаю, что ты здесь не только для того, чтобы повидаться с семьёй. Ты изучал город так, как изучал бы всякий, кто собирается этот город брать.
Тимур слушал не перебивая.
— Ты больше месяца в городе, и я решил, что тебе этого времени должно было хватить.
— Для чего?
— Для того, чтобы принять правильное решение. Ты безусловно увидел то, что видят все. Чагатаи уже не правят в городе.
— Они стоят на каждом углу.
— Но они не знают, что творится в домах и головах жителей. А я знаю. Знаю, что достаточно одной искры — и здесь всё вспыхнет. Сотни — я говорю то, что знаю достоверно, эмир Тимур, — сотни горшечников, кузнецов, трепальщиков хлопка, даже купцов точат свои кинжалы.
Эмир медленно покивал, на него неприятно действовала волна жаркой, истеричной энергии, которая шла от воспламенившегося под воздействием собственных речей ученика медресе.
— И ты считаешь, что такой искрой мог стать...
— Да, клянусь бессмертием души. Я знаю, где они, — под Бухарой, я знаю, сколько их, пять, а может, и шесть сотен. Если они неожиданным ударом...
Эмир поднял руку, как бы ставя этим жестом предел разговорчивости Маулана Задэ.
— Даже если твои кузнецы и горшечники, брадобреи и чувячники все, как один, поддержат моих всадников, всё это кончится огромной кровью.