чего вы не знаете!»
Хаджи Барлас не любил Кеш и поэтому большую часть года проводил вне городских стен. Его ставка располагалась в нескольких фарасангах[13] от города, обычно в одной из излучин Кашкадарьи. Всё своё время барласский бек делил между войной и охотой. Вопросы градостроительства и торговли занимали его не очень. Так что к тем временам, о которых идёт речь, Кеш, крупный торговый и ремесленный центр, пришёл в запустение, арыки, снабжающие его водой, обмелели, большая часть садов зачахла. Правитель Чагатайского улуса Токлуг Тимур отлично был обо всём этом осведомлён и не слишком спешил сюда, уделяя прежде всего своё алчное внимание городам более богатым и цветущим.
Чем оборачивается внимание Токлуг Тимура, Тимур, сын Тарагая, увидел за время своего путешествия по Мавераннахру. Пепелища, кружащие вороны, страшные старухи, причитающие над трупами своих сыновей.
С молодым родственником барласского бека отправились всего четверо нукеров. Это были его товарищи по детским забавам, выросшие вместе с ним, вместе с ним научившиеся убивать и зверей и людей. Они доверяли ему безоговорочно, и он знал, что может доверять им. Мансур, Байсункар, Захир и Ханд ал молча скакали вслед за своим предводителем. Молча потому, что открывавшаяся их взору картина не нуждалась в долгих обсуждениях, всё и так было ясно. Можно было признать, что Хаджи Барлас, описывая положение дел в Междуречье, смотрел в мистическое зеркало.
Немного светлее стало на душе у пятёрки молодых батыров, когда они увидели минареты Кеша. Пламя нашествия не коснулось его домов.
К городу подъехали ранним утром, но Тимур, решив, что въезжать в Кеш без разведки опасно, отвёл свой маленький отряд в алычовую рощицу, росшую вдоль небольшого ручья.
Здесь дождались темноты. Когда небеса стали тёмно-синими, а над миром раскинулся гигантский звёздный шатёр, Тимур в сопровождении Байсункара, лучше всех знавшего расположение улиц в городе, отправился на свидание к Шемс ад-Дин Кулару, моля Аллаха о том, чтобы старик встретил его живым и невредимым.
Жизнь в городах того времени затихала рано. Стоило закатиться небесному светилу, как ремесленники запирали лавки, домовладельцы ворота, и на кривоватых и тёмных, как ущелья, улицах можно было встретить лишь бесчисленных кудлатых собак. Только стук колотушки городского обходчика да перекличка стражников на башнях полуразрушенной городской цитадели нарушала покой душной ночи. В этот раз, невзирая на поздний час, на улицах было ещё достаточно людно. На площадях горели костры, возле них стояли люди с копьями. В воздухе висело тревожное напряжение. Такое впечатление, что люди готовятся к нелюбимому празднику, к неприятному, но неизбежному событию.
— Они хотят воевать, — прошептал Байсункар на ухо Тимуру, когда они миновали один из костров, возле которого без всякого смысла толпилось несколько человек.
— Воевать должны не они, — ответил своему нукеру Тимур. Он лучше, чем кто-либо другой, представлял себе, что может натворить в таком вооружённом городе какая-нибудь сотня всадников Токлуг Тимура. Хаджи Барлас тоже не мог этого не знать.
Дом шейха располагался в восточной части города, которая считалась зажиточной, хотя сам Шемс ад-Дин Кулар вряд ли мог считаться богатым человеком. Кроме небольшого каменного павильона, где праведник предавался размышлениям и принимал гостей, имелись три скромно убранных кельи, там останавливались путники, прибывшие для того, чтобы побеседовать с учителем. Во дворе стояла печь в окружении четырёх старых чинар. Вот, собственно, и всё хозяйство.
Вместе с шейхом жила его двоюродная сестра, пожилая женщина, на её плечах лежали все заботы по дому.
Байсункар, подойдя к дувалу[14], огораживавшему дом шейха, встал на четвереньки. Тимур залез ему на спину, а с неё ловко, будто усаживаясь в седло, пересел на дувал. Затем помог своему нукеру проделать то же самое.
В павильоне Шемс ад-Дин Кулара горел светильник. Обычно старик укладывался спать очень рано. Что-то чрезвычайное должно было произойти, чтобы он изменил своим правилам. Впрочем, за чрезвычайными событиями далеко ходить не надо, ими охвачен весь Мавераннахр.
Тимуру не пришлось ничего приказывать своему спутнику, он и без того прекрасно знал свои обязанности. Бесшумно соскользнул с глиняной стены и, прячась в тени чинары, приблизился к павильону.
Через несколько минут раздался условный свист, означающий, что опасности нет.
Старик не сразу узнал появившегося гостя. Тем более что гость появился бесшумно и неожиданно. С момента их последней встречи юный батыр немного изменился. Отрастил бородку, как подобает взрослому мужчине, но при этом сделался выше ростом и раздался в плечах. В его фигуре, даже когда он стоял неподвижно, чувствовалась своеобразная грация хищника, та грация, что неизбежно появляется во всяком, кто посвящает большую часть своей жизни военному и охотничьему ремеслу. Нет, не только борода. Глаза, именно они более всего изменились за несколько прошедших лет. Их яркий, обжигающий блеск как бы приугас, стал более холодным и глубоким.
Пока Шемс ад-Дин Кулар рассматривал своего одновременно старого и юного друга, тот впивался взглядом своих неподвижных блестящих глаз в мужчину, расположившегося рядом с шейхом. Он никогда не видел его раньше и поэтому не знал, как к нему отнестись. С одной стороны, он застал его в доме у человека, которому всецело доверял, с другой — в столь смутное время каждый и всякий может оказаться опасен. Облик незнакомца в простой неукрашенной чалме и столь же простом, потёртом халате одновременно и отталкивал Тимура, и возбуждал в нем любопытство. Изрытое оспой лицо, реденькая, через силу выращенная бородка. Выпяченная нижняя губа говорила о надменном нраве. Тут главное в том, имеет ли право человек на свою надменность. В таком халате, в такой чалме, с простыми деревянными чётками в руках! В такие годы! Ему едва ли многим больше двадцати пяти лет.
Одним словом, решил про себя Тимур, этим тревожным вечером судьба свела его с незаурядным человеком, но, судя по всему, опасаться его время ещё не пришло.
В этот момент подслеповатый старик наконец узнал того, кто к нему явился, и протянул к нему руку, прося, чтобы тот помог ему встать.
— Мне сказали, что ты вместе с Хаджи Барласом ускакал в Хорасан.
— Вы считаете, учитель, что, бросив город на произвол злой судьбы, бек поступил достойно?
Старик горестно покачал головой.
— Почему же вас удивляет то, что Аллах удержал меня от недостойного поступка?
— Меня не удивляет то, что ты здесь, меня расстраивает, что таких, как ты, столь немного.
Повинуясь приглашающему жесту шейха, Тимур уселся на потёртый ковёр рядом с человеком в чалме.
— Это мой молодой ученик, зовут его Маулана Задэ. Он учится в Самарканде в медресе[15].
— В Самарканде? — удивлённо спросил Тимур. — Что же заставило вас, уважаемый, оставить стены родного обиталища?
Маулана Задэ приложил руку к груди и слегка поклонился:
— Я согласен с вами, время сейчас не лучшее для путешествий. Но бывают дела, заставляющие пренебречь соображениями подобного рода.
Голос у книгочея оказался низкий и хрипловатый, чувствовалось, что он привык к тому, чтобы его слушали внимательно.
В разговор вмешался шейх:
— Маулана Задэ здесь не случайно, он прибыл, чтобы посоветоваться со мной. Посмотри, что творится вокруг, разве может не воспламениться сердце всякого честного человека, разве в голове у него не появится мысль о том, как спастись от чёрной напасти?!
Слушатель медресе положил руку шейху на рукав, как бы предостерегая его от произнесения особенно резких слов. Старик не сразу понял, чего от него хотят, а когда понял, рассерженно заметил:
— Это Тимур, сын Тарагая. До ваших мест, возможно, не дошла ещё слава о нём, но у нас он известен как человек честный. Он вернулся сюда, рискуя жизнью, чтобы защитить родной город. Разве это не доказывает то, что ему можно доверять?