Софи закрыла руками лицо. Тине неотрывно смотрела, как читает Берг.
— «…Под звуки органа траурный кортеж в молчании покинул церковь, после чего Их Величества вернулись в Копенгаген».
Берг сложил газету и, прежде чем кто-либо успел вымолвить хоть слово, Тине встала.
Тогда Берг, прислонясь головой к стене, обвел комнату долгим взглядом, как несколькими минутами раньше, и сказал:
— А как Херлуф плакал, когда садился в шлюпку…
Софи вызвалась проводить Тине, и они зажгли фонарь. Его трепетный свет прыгал по деревьям и кустам. Софи толковала о вещих знамениях.
— Их не перечесть… Нынешним летом в лесничестве жутковато было… по ночам особливо такие страсти…
Стук кареты Софи, к примеру, своими ушами слышала целых три раза, последний раз — ясней ясного, как она подъехала к парадному крыльцу.
— Мы выходим, а кареты никакой и в помине нет… и в помине, фру то же самое говорила. А ведь всякому известно, — всхлипнула Софи, — чего надо ждать, когда трижды услышишь карету.
Тине не отвечала, и они молча продолжали свой путь в темноте. На дворе у Пера Эриксена залаяла дворовая собака, а у барышень Иессен проснулся мопс.
— Бог да хранит господина лесничего и его жену, — произнесла Софи таким тоном, словно уже бросала комья земли на крышку их гроба.
Тине глубоко вздохнула, как вздыхает человек, проснувшийся от холода.
— До чего ж холодно сейчас возле Данневирке, — сказала она.
Они подошли к повороту дороги у трактира, а Тине знала, что Софи боится по ночам подходить слишком близко к кладбищу. — Теперь я одна доберусь, — сказала она. — Спасибо тебе за компанию. Проследи, чтобы чай у лесничего был нынче не хуже, чем всегда.
— До свидания, фрекен Тине.
— До свидания.
Медленно приближаясь к школе, Тине слышала еще, как взлаивают собаки на проходящую мимо Софи.
Тине постучала, услышала сперва, как затявкал Даге, потом — как мать спустила ноги с кровати.
— Это я, мама, — сказала она.
Мадам Бэллинг в ночной кофте и полосатом чепце отворила ей дверь.
— Лесничего берут в армию, — едва войдя в сенцы, выпалила Тине.
— Ах ты, господи, — запричитала мадам и, не затворяя дверей, побрела обратно к своему старику, — ах ты, господи.
— Этого и следовало ожидать, — сказал Бэллинг, садясь в постели.
Тине должна была все объяснить по порядку — как Иессен пришел и принес предписание прямо на пароход…
— Стало быть, и фру все знает, стало быть, и фру все знает, — твердила мадам Бэллинг и никак не могла остановиться. — Стало быть, и фру все знает. Бедняжка…
— Не оставь нас, господи, — сказал Бэллинг, молитвенно складывая руки, когда жена его наконец смолкла.
Тине очень устала и пожелала родителям спокойной ночи. Она дернула дверь школы, чтобы проверить, заперта ли она, затем поднялась по лестнице, держа свечу с превеликой осторожностью — из-за соломы, на которой сушились яблоки.
У себя в комнате она завела будильник, сняла с подоконника желтофиоли и поставила их на пол.
Внизу шептались родители, а слышно было так, будто они в этой же комнате.
— Боже, сохрани и помилуй нас всех, — еще раз сказал отец. — Вот уже и четырнадцатого забрали в нашем приходе.
Потом старики мало-помалу смолкли и, по обыкновению, засопели на весь дом, ровно и как бы в такт.
Сама она не могла уснуть. Она лежала и вспоминала один осенний день… Когда они последний раз были в лесу — Берги и она. Они собирались отполдничать в Малом лесу и уговорились встретиться с лесничим у первой просеки. Навстречу им попалась семья арендатора из Рэнхаве, арендатор ехал к епископу в своей коляске, они остановились, всласть поболтали и только после этого расстались.
Побрели дальше, Херлуф не пропускал ни одного куста — искал ежевику. С каждого дерева свешивались спелые орехи, и Тине мимоходом срывала их.
Только они хотели свернуть в поле, как позади завопил Херлуф, — он запутался в цепких кустах ежевики, не мог выбраться и громко ревел, а лицо у него было все черное от ягод.
— Погляди на Херлуфа, погляди на Херлуфа! — закричала фру Берг, и Тине пришлось выручать мальчика, а фру Берг побежала вверх по распаханному склону.
— Сюда, сюда! — звала она, взобравшись наверх. — Как здесь красиво!
Воздух был так ясен, что весь остров виделся как на ладони — холмы и долы в нежной зелени. Далеко на горизонте облаками синели леса, домики улыбчиво глядели из многослойной зелени, а над головой раскинулся бездонный небосвод.
— До чего красиво, до чего красиво, — твердила фру Берг. Но Херлуф не дал им отдохнуть. Он захотел играть в догонялки, и все трое помчались вокруг холма.
— Красивей нашего острова на свете нет! — воскликнула Тине и, схватив Херлуфа, подбросила его, а потом все трое упали в клевер.
И снова они пошли полем, а добравшись до леса, сели на бревна в начале просеки; здесь еще светило солнце и было тепло.
Женщины достали из карманов вязанье и начали болтать.
— Из Рэнхаве неблизкий путь до епископа, а они уже второй раз едут.
— Третий — за две недели.
— А сзади-то сидел староста — четвертым к висту.
Разговор лился без умолку, Херлуф не отставал от взрослых и время от времени вставлял свое веское слово. А уж кому и знать, кто куда ездит, как не Бэллингам, — обитатели школы видят каждый экипаж, потому что все дороги скрещиваются перед ее дверями; кивнуть-то всякий кивнет или даже остановится, если завидит на крылечке старого Бэллинга, мадам или Тине.
Фру Берг и Тине ненадолго умолкли и молча продолжали вязать, сидя в тени деревьев.
— Просто удивительно, что лес до сих пор зеленый.
— Все из-за дождей. Много было дождей этим летом.
Да. Но в прошлом году, Тине хорошо помнит, в прошлом году — обе враз опустили вязанье и глянули на побуревшую опушку — лес уже к сентябрю весь пожелтел.
Поговорили о лесе, начали выяснять, когда они были здесь последний раз в прошлом году и когда в позапрошлом…
— Нет… в прошлом мы даже орехов набрать не успели…
— А в пятьдесят девятом, мне помнится, мы в октябре гуляли по лесу, — сказала фру Берг.
Неподалеку из-за деревьев раздался крик Херлуфа, он звал Тине, пусть Тине непременно придет к нему. — Толстая изогнутая ветка свисала до самой земли, словно качели, и Херлуф непременно хотел влезть, чтобы Тине его покачала. Тине принялась качать, Херлуф смеялся и плакал от восторга. Потам она взобралась на ветку и фру Берг стала качать ее:
— Гооп-ля, гооп-ля!
— Ой, трещит! Трещит! — кричала Тине. — Я слишком тяжелая!
А фру Берг знай себе раскачивала, так что юбки Тине раздувались колоколом.
Внезапно из кустов выскочили Аякс и Гектор и, задрав морды, начали облаивать бумажные чулки на ногах у Тине.
— Лесничий! в ужасе воскликнула Тине и — хлоп — очутилась на земле. Фру Берг так хохотала, что даже прислонилась к дереву, и, лишь успокоившись, смогла принять участие в ужине, который Тине приготовила меж тем на разостланной скатерти: Берг вынырнул из кустов так же неожиданно, как секундой ранее его собаки, он сел на пень перед скатертью и заговорил с Тине о розах в усадьбе: пора уже подумать о них, ночи стали холодные.
Сад всегда был для Берга и Тине общим делом. Берг был помешан на розах и фуксии тоже разводил, а фру Берг, уроженка Хорсенса, так и не стала настоящим садоводом. Вот почему во всех начинаниях лесничего ему пособляла не она, а Тине. Больше всего им доставалось весной. По вечерам фру Берг восседала на ступеньках террасы, закутавшись в шаль, глядела, как они работают, да перекликалась с ними через газон, а они и подрезали, и поливали, и еще много чего делали. Потом начинало смеркаться, и фру Берг только смутно видела две тени среди розовых кустов.