- Ты же не можешь вырезать весь свой скот. Умрешь.
- Не могу, я не безумен, - удивлен Бок.
- А боги?
- Боги все могут. - Он разводит сухие руки.
- Значит, боги бывают безумны, - подытоживаю я, радуясь такому повороту разговора, но Бок уже опомнился.
- Степь - ладони, а чьи - я не знаю. Люди не ведают дел богов. Они знают лишь их любовь или ненависть.
- Но при чем тут дети? - опять начинаю я.
- Хватит! - каменеет Бок. Сейчас, даже если обрушатся небеса, они его на раздавят.- Я не хуже тебя знаю, что такое дети. Но есть еще взрослые, народ, степь. Будет беда - тогда жрецы спросят у богов, что делать и нужны ли такие жертвоприношения. А пока всё пойдет без перемен.
- Беда на подходе. Без перемен нельзя! - рублю я.- Все обнажилось, вождь. Игра окончилась. Скоро каждый узнает, кто он - зверь или человек.
Я жду возражений, но хитрый старик молчит и светло улыбается мне. Майская роза.
- Игра кончилась, - кивает он, - но началась другая. - Его взгляд лучится навстречу моему. "Что с ним?" - не понимаю я. - Боги не любят жирных, - шелестит Бок. - Они убьют худших. Самое страшное - это зажиревший народ.
Я цепенею. Это то, чего я боялся.
- Нет! - вырывается у меня.
- Да! - вколачивает старик. - Мы звери и должны вспомнить об этом! - Он трет рукой подростка слезящиеся глаза. Потом долго рассматривает желтые блюдца иссохших ладоней, слегка покачивая ими. Я в ужасе вглядываюсь в эти столетние мощи. Сейчас это весы судьбы. - Умрут многие, - шепчет взвешивающий. - Но выход есть!
Искрящиеся звезды гаснут, тускнеет их свет, жидкая тьма вползает в сухой череп, красит лицо, заполняет глаза. Бумажное веко, шурша, опускается на едкую черноту безумного взгляда. Тело костенеет. Не дышит. Мумия! Низкое, гортанное бульканье вырывается из горла владыки степи. Это песнь орла. Священная песня воинов. Ссохшийся желтый болванчик, ритмично покачиваясь, клокочет. Я шагаю за дверь.
Зной лежит на земле, как раскаленный пятак на ладони. Пыткой! Толстый слой саманной шкуры не пропускает жару в убогие жилища города, и они остаются единственным оазисом прохлады в этом адском пекле.
- Боги безумны! - смеется кто-то за моей спиной. - Вон ты куда клонишь!
Я оборачиваюсь. Это Льноволосый.
- А ведь старичок прав, - ехидничает он, - все мы немного того, незрелые да неспелые, оттого и мысли такие. - Я молчу. Что сказать? Льноволосый с усмешкой смотрит на сухие пузыри глинобитных хижин. - А ведь им конец. Будет падеж скота, и в зиму все вымрут.
Я холодею. И этот туда же! Неужели все предопределено? Или это опять штучки этого сивого мерина?
- Черт! - взрываюсь я. - Черт ты, а не ангел. От тебя смертью несет за версту. Хоть бы раз подсказал, что делать. Сейчас!
- Набег, - ухмыляется он.
- Что? - не понимаю я.
- Идти в набег, - с удовольствием поясняет сын Луны.- Уходить за горы, там богатый народ. Повезет - выживут.
- Господи, - шепчу я, - это что, единственный их выбор?- Мне становится ясно, о каком выходе говорил Бок.
- Отчего же? - смеется беспечный небожитель. - Можно молиться Большой Черной Матери - этой навозной куче или большой белой тарелке на небе, моей протеже. Не желают? Тогда пусть молятся своим чумазым божкам, стоящим у их очагов.
- Хватит! - резко обрываю я. - Что ты знаешь об этом, дух? Люди сами разберутся, как им умереть. Набег для тебя - это продолжение жертвоприношений, но только там, за горами.
Он выпрямляется.
- Ты, кажется, открыл против меня боевые действия. А ведь я тебя предупреждал.
- Я тебя тоже! - неожиданно для себя выпаливаю я. - Я тебя тоже предупреждаю!
Он ошарашен. Я поворачиваюсь, чтобы уйти.
- Стой! - рычит железо. - Если ты поднимешь руку на закон, я тебя уничтожу.
- Это твой закон, - нагло заявляю я. - А у меня свой! - И отстраняю большую черную вещь, стоящую на моем пути, и иду к своей лошади. Я его не боюсь. Кое-что я уже придумал.
План
Степь преобразилась. Люди из наивных, робких созданий превратились в захваченные половодьем верткие льдины. Все шумело и неслось. Жизнь приобрела нервность и яркость. Из юрт вышли вооруженные мужчины. В глазах у них горел огонь достоинства. Пахло кровью, серой, приключением. Мир превращался в большую игру. Охоту человека на человека! В трагедию! Столетняя мумия точно выразила давнишнюю муку земли, запев священную песню воинов. Сон кончился. Начинался позор. Впереди был поход. Исход! Истечение! Тлен! Люди вылежали свои тела, допили до дна страх и робость вопросов. Вопросы кончились. Ответы были за горизонтом. Покой менялся на пространство. Жизнь на приключение. Все обесценилось. Ценой становилось движение - неумолимая поступь беды, которую пытались отсрочить чужой смертью. Смерть не страшила - линялый, вытертый узор на пыльном половике. Универсальная философия беды: "Ты умри сегодня, а я завтра" - становилась вершиной испаряющихся душ.
Этой ночью невесть откуда упали обильные росы. Иссохшаяся земля жадно приняла редкие капли влаги, но не насытилась. И лишь выжженные до хрупкой арматуры серые травы равнодушно держали драгоценный дар на узких лезвиях своих ножей, предоставляя гневному солнцу право медленной мести. Пересохшая земля жаждала отдыха и бубном звенела под копытами моей бойкой лошадки, каждый шаг которой был пульсом ее пустоты.
И все же я вымок по пояс, пока добирался до покоев Эль-Тинги. Она уже покормила Тоя и играла с ним на пестрой кошме возле дома. Эль водила сухой метелкой ковыля по румяным пяткам малыша, и он заливисто хохотал, отдергивая ножки и втягивая тугой, как кошелек, животик.
- Здравствуйте. - Я спешился .
- Здравствуй, Мэн, - улыбнулась она. - Рано ты сегодня. И вымок весь. Если б так промокла земля!
- Землю сейчас за месяц не прольешь. Нужно хорошее лето с дождями.
- Ты прав.
- Ты знаешь, что старый Бок запел песню орла?
- Слышала. У него нет другого выбора.
- Разве его кто-то искал?
- Искали. Его нет.
- Хорошо. Об этом после.
- Праздник будет?
- Будет! Воины уйдут после него. - Я присел и погладил смуглую ножку ребенка. - Я кое-что придумал, Эль.
- Разве это возможно, Мэн? Сколько уже думано и передумано - и ничего стоящего. - Эль отвернулась, рукавом вытирая глаза. - Ты здесь больше года. Успел родиться Той, а мы так ничего и не сумели сделать, чтоб его спасти.
- Это другое.
И я рассказал ей свой план, созревший у меня во время встречи с Льноволосым.
- Нас убьют, - спокойно и почти равнодушно молвила Эль.
- Да, если узнают. Но так они убьют Тоя.
- Нельзя идти против всех!
- Можно!
- Человек один жить не сможет!
- Сможет! - как можно тверже перебил ее я. - Многие пробовали - и ничего.
- Уж лучше этого не испытывать, - вздохнула Эль.
- У нас нет выбора, - настойчиво повторил я ее слова. - Надо сломать закон. Ты и Той - начало его, а я - конец. Надо совместить эти точки, и тогда план Льноволосого...
Эль удивленно посмотрела на меня.
- Сына Луны, - поправился я. - Этот план провалится.
- Ты его так ненавидишь, - устало покачала головой она. - За что?
- Эль, - взмолился я, - он враг. Это он придумал эти чертовы жертвоприношения. Его не интересуют люди, он презирает жизнь. Ему нужен только порядок, и он любой кровью этот порядок поддерживает.
- Я знаю, - кивнула Эль. - Если б на меня не пал выбор и Той не был предназначен для исполнения ритуала, - она запнулась, - сожжения, я спокойно приняла бы процедуру обряда. Потому что она не касалась бы меня лично.
- Так не должно быть, - оборвал я ее. - Надо обдумать, как действовать на празднике.
- Праздник... - Эль задумалась. - Он будет особенный.
- Почему?
- Многие не вернутся из похода. Все понимают, что это их последняя возможность напрямую обратиться к богам через Большую Черную Мать. Праздник будет невиданный, - повторила она.