Дама же моя драгоценная не могла ничего такого, с намеком, в свой журнал допустить. Испугалась я тогда на всю жизнь. И черным цветом заполосовала позорное свое название, а от благодарности за свое спасение чуть копытце не поцеловала. Бок помешал, не дал согнуться, колом в нем ребра встали.
Дальше, Иван Алексеевич, случилось страшное. «Ты, подлое твое авторство, – говорит мне шубка, – хоть что-нибудь соображаешь или «месишь» и «пашешь» не думая? Ты как назвала свою отрицательную героиню?!»
А я ее, Иван Алексеевич, назвала простым русским именем Раиса. Понимаете степень моей дури? Меня всю ужасом пронзило, колотун меня забил. Это ж теперь каждый может из-за меня взять в голову лишнее про РАИСУ МАКСИМОВНУ!
И стала я думать, как мне половчее изменить имя, чтоб не тратиться на машинистку. Зависла я нервами над именем из пяти букв, жду озарения. И вдруг мне на ум – Наина! Я радостно руку свою дрожащую поднимаю, а меня кто-то тырк в спину. Теперь понимаю. Добрейший Александр Сергеевич. Он-то уже знал последовательность исторических имен, хотя до Наины Иосифовны нам еще было идти и идти. Остерег меня Пушкин, кланяйтесь ему там. Я еще немножко поколотилась телом, валидол пососала и стала своей Раисе пририсовывать левое плечико, пририсовывать левое плечико к букве Р. Вот откуда у меня до сих пор Болезнь Плеча. Фаиной моя героиня обернулась. Теперь тоже возник момент опасности. Нанайцы. Это не народ, Иван Алексеевич, чтоб Вы знали. Это на-найцы. Певуны и игруны. У них песня есть про Фаи́ну-Фаинý? Им может стать обидно, что она у меня отрицательный герой. Правда, есть надежда: им не до моих скромных сочинений, не прочитают они книжку, и, даст бог, пронесет.
Я тогда много витальности потеряла на нервной почве. Но с тех пор с именами обращаюсь, как с яичками. В смысле осторожно. Но с Вами, Иван Алексеевич, опять дала маху. А ведь все время помнила, что жива, здорова и хорошо выглядит в позе а-ля фуршет драгоценный мой учитель – Н. Б. И. Шубку она себе отрастила и по возможности, и по необходимости. Мы ведь теперь верующие и в Бога и в чистый четверг, а не в черта. На нас теперь любо-дорого смотреть, хотя и не хочется… Но я не про то… Про Н. Б. И., которая хотите верьте, хотите нет, а есть материализованный Гриша Добросклонов нашего времени, который никого не даст в обиду. Она меня, можно сказать, на куски разорвала, когда я мимо Вашей тени рысцою пробегала. Но опять же моя витальность. Напряглись мои куски, склеились и пришли в недоумение. Вас, Иван Алексеевич, она защитила, хотя, видит Бог, мой крещеный Митя никакого отношения к Вашему не имеет. В этом я могу поклясться хоть на Библии, хоть на Коране, хоть на Торе. И даже на Кратком курсе. Другие мы стали, другие; в этом Иван Алексеевич, извините за нахальство и покорно благодарю, и был смысл моего скромного сочинения из букв. А вот Михаила Сергеевича и Надежду Константиновну, которых я непочтительно однажды нарисовала, Н. Б. И. уже не защищала. И действительано, с какой стати? Пенсионер никакого значения и жена Ульянова. На это можно уже не кидаться в упоении защиты. Хотя я считаю иначе.
Или ты Гриша Добросклонов, или ты не Гриша. Третьего не дано.
А вообще-то дай ей бог, Н. Б. И., здоровья и шубку на е-шесть – е-восемь, и витальности чуть-чуть для мягкости тела и души. Думаю, она это заслужила.
Кончаю, страшно перечесть!
Если Вы, Иван Алексеевич, великодушно меня простите за все про все, дайте об этом знать. Стукните в окошко или прострелите радикулитом. Я пойму. Дело в том, что антоновские яблоки, которые я ела, были из Чернобыля и очень обострили мне третий глаз. Улавливаете намек? Может опять возникнуть сочинение с нехорошим названием. Антону Павловичу, моему земляку по провинции, низкий поклон. Скажите, что у меня трудности со счастьем Епиходова. Жена его Ольга, в девичестве Ларина, его бросает. Выходит за Нагульнова. Последний же баллотируется в мэры, а глупая женщина льстится на чин.