Он криво улыбнулся Кинию.
— Когда я нанимаю воина, я стараюсь найти менее высокомерного, менее честолюбивого, превосходно знающего свое дело, а не высокомерного ломаку, пьяницу и хвастуна, которого Александр выгнал из своего войска.
Он сел, и собравшиеся загомонили. Все смотрели на Киния. Он чувствовал, как глубоко задела его речь Клеомена — ранив его гордость, пошатнув уважение к нему самых верных сторонников.
Но несмотря на гнев в сердце, несмотря на страх и ярость, от которых сводило кишки, Киний все-таки давно и хорошо научился разбираться в афинской политике — и в доме отца, и в рядах гиппеев. Он наполнил свою чашу, совершил возлияние, сопроводив его молитвой Афине, и снова поднялся — внешне спокойный, но в душе разъяренный и обиженный. Даже опечаленный. Желудок словно поднялся к горлу. В чем-то это хуже схватки — в бою тебе на помощь приходит демон, укрепляет твои мышцы и сухожилия, а в споре человек, который был твоим другом или по крайней мере иногда союзником, вдруг обрушивается на тебя с оскорблениями.
Лицом к лицу. Как в бою.
Киний вздохнул, чтобы успокоиться.
— Я уверен, Клеомен говорил из лучших побуждений, — сказал он. Этот легкий сарказм, совершенно не похожий на то, чего от него ожидали, заставил всех замолчать. — Клеомен, это я пьяница и хвастун, о котором ты говорил?
Клеомен посмотрел на него, как Медуза Горгона, но Киний взглядом пригвоздил его к месту.
— Скажи — мы все здесь друзья! Должно быть, ты что-то задумал.
Насмешка Киния все еще была легкой.
Но Клеомена это не обмануло. Он заерзал на ложе, как муха корчится на булавке.
Киний приподнял бровь.
— Значит, ты имел в виду кого-то другого? — Он сделал шаг вперед, и Клеомен снова заерзал. — Может, Мемнона? Или Ликурга? А может, моего друга Диодора? Или молодого Аякса, сына Изокла из Томиса? Ты говорил о нем?
Киний сделал еще шаг вперед. У него было предчувствие, что Клеомен — опасный враг, но вражда между ними уже вспыхнула. Ему не переманить этого человека на свою сторону — значит, его нужно разгромить.
— Но ведь ни один из них не служил Александру. Только я. — Он подошел еще ближе. — Или ты говорил вообще о пьяницах и хвастунах, с которыми постоянно сталкиваешься в своем мире?
Клеомен встал.
— Ты знаешь, кого я имел в виду! — сказал он, побагровев.
Киний пожал плечами.
— Я просто наемник, соображаю медленно. Растолкуй.
Клеомен выкрикнул:
— Сам догадайся!
Киний развел руками.
— Я простой воин. Я восхищаюсь теми, кого ты упомянул: Ахиллом и Одиссеем. Возможно, они были плохими дельцами, но не боялись говорить, что думают.
Клеомен вскочил, лицо его стало пунцовым.
— Будь ты проклят, надменный…
Клит хотел вмешаться: оба сжали кулаки.
— Господа, я думаю, мы оставили разумный спор и добрые чувства на дне последней чаши с вином. Это ведь просто спор — никаких обид. Клеомен не хотел никого оскорбить, я уверен, а Киний не собирался называть Клеомена трусом, верно, Киний?
Киний кивнул и со всем афинским высокомерием, на какое был способен — а способности его были велики, — произнес следующее:
— Я не говорил, что Клеомен трус, — сказал он с насмешливой улыбкой. — Я говорил в общем, о длинноволосых аргивянах[65], которые сражались за Елену на ветреных равнинах Илиона.
Несколько гостей зааплодировали. Фигуры речи Киния свидетельствовали об утонченности афинского гражданского образования. Клеомен по сравнению с ним казался деревенщиной и вконец потерял голову. Ни слова не говоря, он схватил шкатулку со свитками, которую принес с собой, и направился к выходу.
— Вы будете оплакивать день, когда впустили этого человека в наш город, — сказал он и вышел.
Несмотря на легкую ленивую улыбку, Киний чувствовал, что у него подгибаются колени, как после отчаянной схватки. Ему хотелось еще выпить. Когда он вернулся на ложе, которое делил с Филоклом, спартанец улыбнулся. Кое-кто задавал вопросы. Но большинство предпочли сменить тему разговора. Оскорбленный Клеоменом Киний много выпил и лег спать пьяным.
И впервые увидел во сне дерево.
65
Жители города Аргоса, одного из древнейших греческих городов, которым правил легендарный царь Агамемнон.