Ужин, как и водится в это время, от производственного совещания не отличается ничем, а по сути своей им и является. Едят тут попутно, решая за столом торговые и политические вопросы. Или как я сейчас, ищут себе союзника там, где есть одни лишь враги. Я должен понять этих людей, ведь, в конце концов, большую часть из них я собираюсь убить или лишить куска хлеба. А это почти одно и то же.
Гость-критянин оказался смуглым до черноты мужиком слегка за тридцать, с курчавыми смоляными волосами, перетянутыми на лбу красной лентой. Он был чисто выбрит, а худ и жилист до того, что виден каждый мускул. По его гибкому телу, кажется, можно изучать анатомию, потому что из одежды на нем только набедренная повязка и пояс с ножом. У него как будто жира нет вовсе. Впрочем, по всему видно, что боец он умелый. Его движения плавные и точные, а глаза острые, словно два лезвия. За моим столом сидит опасный человек, который живет опасной жизнью.
Его зовут Кноссо, на островах Великого моря любят давать имена по месту рождения. Этот родился в старой столице Крита. Он разорвал двумя руками лепешку, макнул ее поочередно в масло и соль, а потом засунул в рот, жуя жадно и торопливо. Перед ним лежат соленые оливки, и их он тоже забросил в рот целой горстью, вытирая жирные руки о собственные волосы. Ломти соленого тунца, что ходит по весне мимо Киклад, тоже не остались вне его внимания. Крепкие белые зубы вгрызались в пласт рыбьей тушки, отрывая целые куски. Он почти не жевал еду, лишь глотал, как дикий зверь. Он и казался мне диким зверем, необузданным и жестоким. У всех, кто лил чужую кровь, взгляд становится тяжелым, словно медная плошка. Взглядом Кноссо можно было бить по наковальне. Сомнений нет. Передо мной сидит отъявленный душегуб, один из сотен, что терзают Великое море своими набегами. Он разбойник, и никакого другого ремесла не знает.
— Ты родился в Кноссе? — задал я дежурный вопрос.
— Ага, — ответил критянин, вливая в себя кубок вина. Острый кадык ходит по худой шее вверх-вниз, похожий на теннисный мячик. Критянин очень голоден, и даже не думает скрывать этого, запихивая еду в рот пальцами, украшенными грязными ногтями.
— Я из старого критского рода, — ответил он и рыгнул, вежливо прикрыв рот. — Мои предки владели этими водами еще в те времена, когда ахейцы только сделали свою первую лодку. Ненавижу ахейцев. Они забрали мою землю.
— Мы дарданцы, — усмехнулся я. — Мы их тоже не любим.
— Тогда нам по пути, — весело оскалился критянин. — Зачем звал, царь? У тебя ведь есть дело ко мне, так? Или ты просто любишь кормить всех, кто приплывает на твой остров?
— Есть дело, — не стал спорить я. — Мне нужен умелый мореход. Я готов щедро ему платить. Ты умелый мореход, Кноссо?
— Я родился на корабле, я живу на корабле, и я умру на корабле, — презрительно ответил тот. — Как мой отец, дед и прадед. Я знаю каждую скалу и каждый водоворот на две недели пути отсюда. Я знаю все ветры, и когда они дуют. Я доходил до земель сикулов и шарданов! Я критянин, а вы, дарданцы, обычные пастухи, которым достались хорошие корабли. Вы сели на мель у берегов собственного острова! Подумать только! А что будет, если вы решите сходить куда-нибудь к берегам Лукки? Там есть места, где течение становится таким быстрым, что его не пройти на веслах. А в водах севера внезапно налетают полуденные ветры, которые могут выбросить корабль на скалы. У каждого острова море разное, царь. Ты решил подмять эти воды под себя, но тебе не продержаться долго. Ты не чувствуешь моря, как чувствуют его те, кто пашет волны с самого рождения.
— Как Одиссей? — спросил я.
— Лихой малый, — уважительно ответил критянин. — Я много слышал о нем. Люди говорят, он знает западное побережье Ахайи как никто другой. Там воды — полная дрянь. Скалы и глубокие бухты, одна на другой. А уж около его островов и вовсе не пройти без знающего человека. Там хуже, чем у Малейского мыса, где бог Поседао забирает себе каждый десятый корабль.
— Пойдешь ко мне на службу? — спросил я его.
— Можно, — деловито кивнул он. — Только плати и корми! Если вдруг тебе интересно, шум по северному берегу знатный идет. Говорят, ты корабли Асивийо Кривого потопил, а деревню его сжег. Народ волнуется, кровь тебе пустить хотят. Боятся, что ты и по их души пожалуешь. Что делать-то надо?
— Пойдешь с моими кораблями на Крит. Будешь резать и топить ахейцев, что сели там, — сказал я ему, приняв к сведению информацию о своей внезапной популярности среди тамошнего отребья.