Купцам деньги пока без надобности, а вот мне без них просто петля. У меня две сотни вояк, которым я должен платить, а лучше, чем серебро, для этой цели ничего не придумать. Во-первых, у меня его много, а во-вторых, нужно же развивать товарно-денежные отношения. Сейчас, когда нет войны и добычи, каждый воин обходится мне шесть драхм в месяц плюс кормежка. Это в разы меньше, чем платили в классической Греции, но у меня и так от желающих отбоя нет. Тут вообще серебром платить не принято, люди за еду работают. И даже за нее умирают.
Первое жалование воинам я выплатил через неделю, выдав пробную партию денег вместо витой проволоки. Народ здесь довольно консервативный, но когда я увидел, как один мой пращник за обол договорился с какой-то разбитной вдовушкой из местных, то понял, что дело пошло на лад, хотя и не без погрешностей. Примерно половина новой монеты тут же пошла в переплавку и превратилась в привычные браслеты, ибо нечего такому богатству пропадать. А вот остальное понемногу пошло в оборот, в основном через женщин с пониженной социальной ответственностью, цена ласки которых тут же стала стандартной. Один обол за сеанс любви, потому как два — это слишком много, а меньше монеты пока нет. Я вздохнул. Гемиоболы раньше чеканили, конечно, но пусть хоть так. А то вдруг цена соития упадет, и это вызовет недовольство не только дам, живущих на моем острове, но и их на глазах богатеющих мужей. Так можно и бунт получить. Те же бабы уже ввели в оборот кошели на завязочке, чтобы там хранить свои накопления, а потом такими же обзавелись воины, которые все как один начали покупать их у торговцев, хвастаясь друг перед другом богатством вышивки. Их носили на шее, под туникой, или заворачивали в слой ткани набедренной повязки, чтобы спрятать от злого глаза.
— Простите, царственный, но нам пора начинать, — мой писец, который тащил под мышкой деловые записи дворца, просунул голову в дверь.
— Царицу позови, — сказал я. — Она тоже будет учиться.
Филон, мой управляющий, с лица которого не сходит выражение уныния с тех самых пор, как я решил освоить местную грамоту, передал приказание рабыне, и та побежала в покои жены. Креуса без восторга отнеслась к моему капризу, который, вдобавок, отвлекает ее от вышивки, но противиться не посмела. Она пришла тут же и села за стол, словно прилежная ученица. На ее личике застыло выражение скуки и покорности судьбе. А вот меня томило нетерпение, ведь несмотря на опыт прошлой жизни, линейного письма В я не знал. Это довольно специфическая штука, и специалистов по ней всегда было немного.
— Итак, — похоронным голосом сказал Филон, который не без оснований подозревал, что его ждет скорая ревизия. Он нарисовал палочкой на вощеной дощечке кружок, в который вписан крест. — Это звук МА, царственные.
— Ма, — покорно произнесла Креуса и повторила рисунок, звякнув всей тяжестью золотых браслетов.
— Это РО, — писец нарисовал просто крест.
— А РА как? — перебила его моя жена и получила в ответ английскую L с какой-то шишкой.
— А РИ? — нетерпеливо спросила Креуса, и писец с самым серьезным лицом изобразил еще одну закорюку, в виде человечка с растопыренными руками.
— Нарисуй КО! — фыркнула Креуса, которая совершенно искренне считала, что писец придумывает все эти значки на ходу. А когда тот нарисовал нечто, похожее на мошонку с уныло свисающим членом, она не выдержала и захохотала в голос, всхлипывая, почти до слез.
— А это В? — с надеждой спросил я, увидев на принесенном листе папируса знакомую букву.
— Этот знак читается как ТВЕ, господин! — возмущенно посмотрел на меня Филон.
— А это что за голова? — с любопытством ткнула в рисунок Креуса.
— Эти означает «свиньи», госпожа, — с готовностью ответил писец. — А вот рядом голова с дугой — это свиноматка, а голова с двумя черточками — хряк.
Проклятье! Как я мог забыть. Тут же часть понятий обозначается пиктограммами. Например, слово амфора изображается в виде амфоры, лошадь — в виде головы лошади, а олень — похожая животина, но с характерными рогами.
— А сможешь написать, — спросил я его и задумался, — вот что…
— Все что угодно, господин, — угодливо склонился Филон.
— Ледяной ветер веет над стылыми волнами, — нараспев зачитал я, — а бог Поседао сурово смотрит из мрачных глубин моря, как перистые облака закрывают грозно чернеющие тучи.
— Чего? — с невыразимым ужасом на круглом лице посмотрел на меня писец, а потом замямлил. — Ну, наверное, если подумать… подобрать знаки… То да, конечно, господин. Только зачем это записывать? Мы же этими знаками только количество амфор записываем, да поголовье овец… Людей на разных работах еще посчитать можем. Вот эта фигурка с ножками — мужчина, а фигурка в платье — баба. Не гневайтесь, господин. Я про бога Поседао, который сурово веет из глубин перистых туч над мрачными волнами, никогда не писал. Но я попробую, если прикажете.