Игра уже шла. Фигуры королей и королев, чародеев, полубогов и демонов сдвинулись со своих мест. Некоторые лежали возле доски, снятые во время предыдущих ходов. И, как клетки представляли настоящие места, фигуры эти представляли настоящих личностей.
Фигуры Смерти были вырезаны, естественно, из слоновой кости. Фигуры Каледора оказались отлиты из серебра и золота. И с доски их исчезло намного больше, чем у Жнеца Душ. С первого же взгляда становилось ясно, что чародей проигрывает.
Каледора охватило отчаяние. Он не был игроком. Не то что Аэнарион.
Аэнарион. Еще одно имя, известное ему когда-то. Аэнарион был рядом, когда маг умер. И сам умер вскоре после Каледора. Чародей покосился на меч и вспомнил, где его видел. Когда-то этот клинок принадлежал Аэнариону — давно, в том мире, который изображала доска. В мире, который они пытались спасти и погибли при попытке.
Черты лица Кхаина чем-то напоминали Аэнариона. Первый Король-Феникс и сам был полубогом. Возможно, они состояли в родстве. А может, дело в чем-то совсем ином. В чем именно, Каледор не знал, но понимал, что здесь следует сомневаться во всем.
— Ты обдумываешь ход? — поинтересовался Жнец.
— Нет. Я вспоминаю Аэнариона.
Тот улыбнулся:
— Он был моим лучшим слугой.
Даже лишенный всех знаний, делавших его — им, Каледор ощутил в словах бога ложь.
— Аэнарион никогда не был твоим слугой.
— Он носил мой меч.
— Это не значит, что он служил тебе. Меч — всего лишь инструмент, которым он пользовался.
— Возможно, ты прав, — кивнул Жнец. — Только, смею сказать, его и мои цели какое-то время совпадали.
У Каледора не было сил спорить. Смерть подняла лежащую возле доски фигуру, изображающую Аэнариона, старую, местами потертую, сделанную то ли из потускневшего серебра, то ли из грязноватой кости — сейчас и не разберешь.
— Он был великим убийцей, — сказал Кхаин. — Даже высшие демоны, первенцы Хаоса, боялись его.
Посмотрев на доску, Каледор заметил, что еще пара его собственных фигур лицами похожи на Смерть. Одна из них, золотая, изображала высокого широкоплечего эльфа. Это мог бы быть возродившийся Аэнарион, только улыбающийся, добродушный Аэнарион, не сгорбленный, в отличие от первого Короля-Феникса, под грузом забот.
«Тирион», — подумал Каледор. Так зовут эту фигуру. Тирион, сын Аратиона из рода Аэнариона. Вглядевшись в лицо Тириона, чародей увидел, что оно искажено непривычным беспокойством. А еще он носил доспех друкая, что для него, азура, высшего эльфа, было неестественно. Кстати, при жизни Каледора этого разделения не существовало.
Рядом с Тирионом стояла женщина поразительной красоты, женщина, чьей жизни тоже коснулась божественная сила. Фигуру, изображавшую мать этой женщины, с доски уже сняли. Женщина была пешкой, которая, продвинувшись, стала новой Вечной Королевой. Все это являлось частью системы, которую Каледору нужно было понять — точно так же, как нужно было понять, что именно с ним сейчас происходит.
Прежде чем управлять другими, научись управлять собой.
Таков закон колдовства и не только колдовства. Еще один пузырек памяти, булькнув, выплыл на поверхность сознания. Каледор вспомнил Аэнариона, разговаривающего с юным Малекитом в огромном вооруженном лагере в Скаггераке. Ребенок закатил истерику, и его отец с нежным терпением, которого никогда не проявлял, разбираясь со всеми прочими, разъяснял этот закон своему маленькому сыну. Каледор вспомнил, что даже тогда он видел в этом иронию. Аэнарион совершенно не владел собой, не умел сдерживаться, его возмущало все, что пыталось воспрепятствовать его желаниям.
Малекит тоже стоял на доске — уже не маленький наблюдательный мальчик, но мощная, ужасающая бронированная фигура, провонявшая смертью и древней темной магией. Значит, он все-таки плохо кончил. Эта мысль огорчила Каледора, потому что о ребенке он вспоминал тепло. Хотя как могло сложиться иначе с такими родителями, как Аэнарион и Морати; более эгоцентричной, раздираемой судьбой пары эльфов в мире не существовало.
Морати тоже оставалась на доске, такая же порочно-соблазнительная, как всегда. Она, кажется, совсем не состарилась за долгие века, прошедшие после смерти Каледора, и выглядела в точности такой, какой ее помнил чародей: темноволосая, греховно-прекрасная. Каждый эльф, когда-либо взглянувший на нее, ощущал эротическую силу ее красоты, и Каледор не был исключением.
Но, в отличие от остальных, он видел, как тесно эта сила связана с колдовством. Заклятья, мерцающие вокруг женщины, скрывали ее истинную сущность. За минувшие тысячелетия она словно покрылась толстым слоем патины злой магии. К Морати, как и к мечу Кхаина, липли останки поглощенных душ. Только в ее случае они служили топливом чар, поддерживающих ее жизнь.