Могильщики страшно перепугались. Наверное, они приняли его за привидение. Но мелодия была веселая. Заглянув в могилу, они увидели Августина, сидевшего верхом на трупе.
Его вытащили из могилы. После этого он прожил еще очень долго, а его песню стал распевать весь город. Вот такая история.
— А я ее не знал.
— Я уезжаю, Ханнес. И лучше мне уехать сейчас, пока я не растерял смелости. А если станет невмоготу, спою песенку про Августина.
— Ты сошел с ума, — сказал Ханнес. — Тебе надо явиться в полицию с повинной.
— Нет, — ответил Давид. — Я мог бы застрелить Херрготта Эрршлинга. Но не застрелил. И он это знает. По-моему, ему не следовало заявлять на меня.
— Что ты собираешься делать, Давид?
— По правде говоря, я об этом еще не думал. Но, пожалуйста, собери мне в дорогу что-то самое необходимое. А потом сходи к моему отцу, скажи, что я уезжаю. И попроси у него мою скрипку и кое-какие личные вещи.
— Он потребует, чтобы я сказал, где ты прячешься.
— Нет. Не потребует, если передашь ему, что я должен сам наказать себя.
— Что ты должен сам наказать себя, — повторил Ханнес.
Было уже совсем темно, когда Давид с чемоданом и футляром со скрипкой покинул свое убежище. Он знал, что за вокзалом могут следить, но не боялся и был совершенно спокоен. Схватят так схватят. Убийца! Опасный преступник, о котором говорит вся Вена. Он улыбнулся и зашагал по липовой аллее, на которой жил Ханнес.
— Наконец-то, — сказал голос в темноте.
— Да, София. Я уезжаю.
Она кивнула. Молчала и не двигалась. Он поставил на землю футляр со скрипкой и чемодан и обнял Софию. Теперь он утешал ее.
— Ты ужасно глупо вел себя вчера вечером.
— Я знаю, — прошептал он.
— Ты вел себя как трус. — Она топнула ногой. — И даже не подумал о нас с мамой!
— Да, — виновато прошептал он. — Да. Мне лучше уехать.
— Ты прав. Так будет лучше. — Она погладила его по волосам. — Я все равно поеду в Берлин, Давид.
— Я знаю.
— И я все еще люблю Макса.
— Я знаю. Я и не ждал…
— Ты такой красивый, Давид. — Она поцеловала его. Потом коснулась его лба. — У тебя горячий лоб.
— Наверное, просто волнуюсь перед отъездом.
Он посмотрел на Софию и снова увидел ее в Венском лесу на пне с альбомом для рисования на коленях. Увидел ее спящей. И увидел ее тут, рядом, в темноте. Ничто из того, что было, не пропадает.
— Мне пора.
— Рано или поздно жизнь превращается в путешествие, — прошептала она. — Куда ты поедешь?
— Еще не знаю.
— Все будет хорошо.
— Надеюсь. Мне пора. Поезд на Мюнхен отходит в одиннадцать. Оттуда я поеду дальше. Может быть, в Англию.
Он остановился. Она обхватила его руками, крепко прижалась к нему. Потом опустила руки и вгляделась в темноту:
— В апреле у нас так красиво.
— Да.
— В апреле что-то происходит с воздухом. В Вене все становится таким прозрачным.
— Да, красиво. Но, наверное, так бывает и в других местах.
— Я буду скучать по тебе, Давид.
Такова была история Давида Бляйернштерна.
Тихое и ясное воскресное утро. Сверкающее спокойное море простиралось, насколько хватало глаз. Воздух был прохладный, небо светлое.
Этот покой посреди океана заставил даже склонных к морской болезни пассажиров, которые в начале рейса были прикованы к своим каютам, очнуться от спячки и подняться на палубу. Они стояли у поручней и восхищались Северной Атлантикой. Судно летело вперед, рассекая воду и превращая ее в белую пену Мгновение, и водная поверхность снова смыкалась.
Богослужение капитана Смита в обеденном зале первого класса собрало много народу. Согласно правилам служба предназначалась для всех, поэтому пассажиров третьего класса тоже пустили в роскошный обеденный зал. В просторном зале стало тесно. Кое-кто из пассажиров первого класса недовольно поглядывал на эту безликую толпу, но остальные были достаточно воспитанными, чтобы игнорировать присутствие своих бедных спутников. Несколько матерей и нянюшек испуганно отступили со своими накрахмаленными отпрысками и питомцами.