- Верно, верно, - простонала нянюшка. - Это было много месяцев назад.
- Так я и думал, - обрадовано завопил лекарь, - ха-ха, я так и полагал. Но, конечно, вы не задумывались над тем, что делает вас столь незаменимой?
- О нет, сударь, - воскликнула женщина, с тоской глядя на поднос с остывающим завтраком.
- Милая моя госпожа Слэгг, скажите, вы любите детей? - с этими словами доктор перебросил няньку с одного костистого колена на второе. - Вы любите детей, этих цветов жизни? Младенцев и побольше? В общем, детей, ха-ха?
- Детей? - опомнилась нянюшка. - О, они такие прелестные, я готова расцеловать их всех. Такие крошки, умницы, они...
- Вот и хорошо, - кивнул врач, - хорошо, вы достойная женщина. Готовы расцеловать их всех. Впрочем, этого от вас как раз не требуется. Мне нужно посвятить вас в некоторые... обстоятельства. Вам будет поручено попечение над одним младенцем. Целовать его не стоит, но воспитывать его вам придется. Ха-ха, как звучит - поставить на ноги самого Гроуна.
Наконец смысл слов лекаря дошел до сознания женщины, и она неистового замахала руками:
- Ну что вы, сударь, что вы!
- Да, да, - в тон ей ответил Прунскваллер, - хотя герцогиня и не хочет больше вас видеть, они все равно не могут обойтись без вас. Что делать, так устроен этот мир. Ну да ладно. Попомните мое слово, скоро новый Гроун заявит о себе. Кстати, вы помните, как я принимал роды Фуксии?
Нянюшка задрожала всем телом, из глаз ее покатились слезы - доктору даже пришлось подхватить старую женщину за талию, чтобы она ненароком не свалилась с не слишком удобного сиденья.
- Я мало что помню, сударь, - бормотала несчастная нянька, - и вообще кто бы даже мог подумать?..
- Вот именно, - воскликнул Прунскваллер. - Впрочем, мне пора идти. Но сначала я должен нижайше попросить вас освободить мое колено, мой коленный сустав, говоря врачебным языком. Скажите-ка пока, что вам известно о теперешнем состоянии ее сиятельства?
- Ничего, ничего, - возмущенно затрясла головой пожилая женщина. - Никто не считает нужным что-то говорить мне.
- И тем не менее все заботы лягут на вас, - загадочно сообщил доктор. Ведь вы сами говорите, что любите возиться с малышами? Так ведь?
- Верно, верно, сударь. Хорошо бы понянчиться с ребенком, тем более в это тяжкое время.
- Вы уверены, что это на самом деле так?
- О да, да, конечно. В самом деле так. Такое божье благословение. Неужели мне правда доверят ребенка? Вы не шутите?
- У них все равно нет выбора, - сказал доктор неожиданно серьезно. - Да, кстати, как там Фуксия? Как вы полагаете, она догадывается о чем-нибудь?
- Да что вы, избави Бог говорить такое, - ужаснулась старуха. - Она же почти не выходит из комнаты, разве только по ночам. И ни с кем не разговаривает... Кроме меня, конечно. С какой стати она должна знать все это?
Прунскваллер, бесцеремонно ссадив женщину с колена, резко вскочил на ноги:
- Весь Горменгаст только и болтает об одном и том же. Говорят, что западное крыло... Ха-ха, в котором живут сестра и нянька новорожденного. Ничего, скоро ажиотаж пройдет, и народ перестанет трепать языками, ха-ха.
Врач собирался было идти дальше по своим делам, когда нянюшка Слэгг с несвойственной ей бесцеремонностью схватила его за рукав:
- Сударь, прошу, постойте.
- Что такое? - оторопел эскулап. - Нянюшка, что с вами? Говорите, но только живо.
- Э-э-э-э... Как... она? - Ну, ее сиятельство?
- Здорова, как бегемот, - прыснул врач, торопливо отскакивая в сторону и полурысью бросаясь в сторону покоев герцогини.
Как во сне, нянюшка взяла с пола поднос с остывшим завтраком и направилась к комнате воспитанницы. Рассеянно постучалась она в дверь, не слушая, раздастся ли из-за резных филенок приглашение войти или скрип ключа. Только теперь смысл сказанного Прунскваллером начал доходить до сознания пожилой женщины. Она снова, как и в далекие времена, сможет заниматься пестованием наследника рода Гроунов. Все повторится сначала - и купание беспомощного розового тельца, и стирка пеленок-распашонок, и придирчивый выбор кормилицы из обитательниц предместья. Ей снова доверят младенца, она снова будет иметь решающее слово во всем, что касается нового человека, будущего мужа и защитника.
Госпожа Слэгг рассеянно постучала в дверь еще несколько раз, но ответом ей было только молчание. Тряхнув головой, нянюшка пришла в себя и увидела сложенный вдвое клочок бумаги, просунутый в щель двери. Поставив поднос на пол, нянька развернула бумагу и прочла знакомые, но трудно разбираемые каракули: "Прости, но тебя пришлось бы ждать до Страшного Суда. Я ушла".
Нянюшка рассеянно подергала дверную ручку, хотя знала, что дверь уже заперта. Махнув рукой, старуха оставила поднос у двери (а вдруг девчонка проголодается и вернется?) и заторопилась обратно в свою комнату - предаваться мечтам о лучезарном будущем. Выходит, не так уж она и устарела, коли еще кому-то нужна.
НА ЧЕРДАКЕ
Фуксия напрасно ждала няньку с обещанной снедью и, потеряв терпение, открыла ящик комода, где хранила припасы на "черный день" - половину хлебной горбушки, превратившейся в сухарь, и кувшин с медовым напитком. Там же покоилась деревянная коробочка с финиками, подаренная ей Флеем несколько недель назад, и две уже успевших сморщиться груши. Девочка бережно извлекла провизию и завернула ее в чистую тряпицу. После этого оставался совсем пустяк - зажечь свечу и отодвинуть кровать от стены. Обе процедуры она выполняла уже не раз, потому сейчас все было исполнено в самом лучшем виде. Фуксия осторожно открыла дверцу, и из каморки пахнуло пылью и чем-то сухим, неживым. Девочка подхватила узелок с едой, свечу и осторожно ступила на лесенку. Потом, обернувшись назад, закрыла за собой дверцу и для верности накинула крючок. Конечно, дверь в ее комнату и так заперта, но с двумя запорами оно все-таки будет надежнее...
Взобраться на чердак было делом двух минут. Подняв свечу на уровень лба, девочка настороженно оглядела свои владения - все как будто по-старому.
Сердце дочери хозяев Горменгаста учащенно забилось - она теперь могла вздохнуть спокойно, попав в родную стихию. Наверное, те же самые чувства испытывает ныряльщик, погрузившись, наконец, в глубины моря, видя вокруг себя рыб и кораллы. Ныряльщик знает - он здесь как дома, ничто и никто не может потревожить его, как на суше.