— Поэтому я здесь, — ответил он.
— Еще мне нужно, чтобы вы с Питером и Эдуардом разобрались между собой. Чтобы ты не выебывался на них из-за нашего разговора. Мне нужно, чтобы вы поладили.
На лице Ашера появилось хорошо знакомое мне выражение, так что я добавила:
— А еще тебе запрещено флиртовать с ними или вести себя несносно.
— Ты так хорошо меня знаешь?
— Мы с Жан-Клодом разделяем много воспоминаний, так что да, знаю.
В этот момент на его лице появилось выражение, которое мне нечасто доводилось видеть — скорее что-то из воспоминаний Жан-Клода, нежели моих собственных. Ашер выглядел потерянным.
— Как же мне себя вести, если нельзя проявлять жестокость и флиртовать?
До меня дошло, что он это серьезно.
— Ашер, в тебе есть не только это.
— Правда? С того момента, как терапия и таблетки смыли все то, что было во мне сломано, я уже не понимаю, какой я. Знаю, это звучит смешно, учитывая, что мне почти семьсот лет, но я не знаю, как себя вести, если меня не переполняет ревность. Будто во мне ничего нет, кроме зацикленности на негативе.
— Ты куда больше, чем твоя болезнь, Ашер.
— Так ли это?
— Вот почему ты никак не поставишь на место Кейна? Потому что он как последний кусочек твоей болезни? — спросил вдруг Питер.
Ашер посмотрел на него так, чтобы Питер мог видеть лишь идеальную половину его лица.
— Что ты имеешь в виду?
— Может, беспокойство о Кейне дает тебе что-то, на чем можно зациклиться, когда как твои собственные навязчивые мысли ушли?
— Я… я не думал об этом в таком ключе.
— Избавиться от помешательства трудно, — сказал Эдуард. — А уж если оно растет из твоих собственных обсессивно-компульсивных мыслей, то тем более. Ты сильнее, чем показываешь, в противном случае тебе бы не хватило на это смелости.
— Ты действительно в это веришь? — спросил Ашер, глядя на Эдуарда сквозь водопад своих волос.
Эдуард кивнул.
— Да.
Пальцы Ашера пробежали вниз по рубашке — этот жест напомнил одну из привычек Жан-Клода. Это был признак нервозности.
— Спасибо.
— Когда избавляешься от зависимости, твоя жизнь теряет фокус. Приходится решать, какой ты теперь — прежний или готовый стать кем-то другим, — продолжил Эдуард.
Мне пришлось приложить титанические усилия, чтобы не спросить, от какой зависимости он избавился, потому что так глубоко и лично в его прошлое я еще не заглядывала — по крайней мере в эмоциональной сфере. Эдуард был моим лучшим другом, мы были знакомы десять лет, но он умел хранить секреты.
— Я словно раковина на берегу моря — красивая, но пустая, как если бы создание, что жило внутри, покинуло ее, — сказал Ашер.
— Потребуется время, чтобы заполнить себя, — заметил Эдуард.
— Ага, — согласился Питер. — Тебе как будто снова четырнадцать, и ты не знаешь, кто ты и кем станешь, когда вырастешь.
— Я столетиями был взрослым.
— В плане прожитых лет — быть может, но ты застрял, потому что был болен. Теперь ты можешь решить, кем станешь, когда по-настоящему вырастешь.
Ашер уставился на Питера, забыв про свои трюки с волосами, так что теперь были видны оба его глаза и края шрамов.
— Как ты можешь быть настолько мудр в столь юном возрасте?
— Я давно в терапии, плюс у меня отличный папа и смышленые друзья, — ответил Питер, переводя взгляд с Эдуарда на меня.
— Если ты прекратишь быть тем старым Ашером, мы поможем тебе узнать, каков новый Ашер, — сказал Эдуард.
— В твоих устах это звучит так просто, — проговорил Ашер.
Эдуард начал было качать головой, но остановился из-за своего воротника-стойки. Он нахмурился и сказал:
— Это непросто. Воссоздать себя после того, как избавился от старого образа жизни — это одна из самых сложных вещей, которая только может быть, но если ты будешь прислушиваться к себе, то построишь ту жизнь, которую хочешь, вместо той, в которой вынужден существовать.
У меня в голове крутилось столько вопросов, но он бы не ответил ни на один из них перед такой толпой народа, да и вообще вряд ли ответил бы, но главное было не это — я поняла, что он открылся Ашеру. Сделано это ради меня или ради Питера, или же Эдуард разглядел что-то в этом вампире, что заставило его потянуться навстречу? Может, спрошу потом, когда мы останемся наедине, и Эдуард посмотрит на меня так, как смотрит уже десять лет: тем взглядом, который говорит мне, что он знает вещи, которых не знаю я, и делиться не собирается.
— Ты поможешь мне, невзирая на мое отвратительное поведение?