Питер молча стоял рядом со мной. Он хотел меня обнять, что было бы ошибкой, но потом просто протянул мне свою руку. Я не приняла ее, но он так и стоял с протянутой ладонью и ждал, вдруг я захочу принять ее или что-нибудь в этом роде. Мне не нужно было держаться за что-то или кого-то, и когда я подумала об этом, то поняла, почему была так закрыта все эти годы. Потому что так безопаснее. Если ни на кого не полагаться, то никто и не подберется ко мне так близко, чтобы снова причинить мне боль. Так я жила, так я себя защищала, будучи несчастной и невыносимо одинокой.
Ладонь Питера по-прежнему была раскрыта, чтобы я могла взять его за руку, если захочу — никакого давления, настойчивости, уверенности в том, что я это сделаю. Он был чертовски смышленым для двадцатилетнего. Я такой в его возрасте не была. Черт, да я не уверена, что даже сейчас была настолько смышленой. Я взяла его за руку, и он мягко обнял мою ладонь своими пальцами, не пытаясь сделать что-то еще, просто ждал моих действий. В груди заныло. В книжках и фильмах разбитое сердце — это всегда про романтическую любовь, но на самом деле любая форма любви может разбить тебе сердце. Глаза у меня защипало, а горло сдавило, словно я вот-вот задохнусь. Что за хрень со мной происходит?
— Все в порядке, Анита, — произнес Питер — тихо и мягко, так, как говорят с суицидниками на крыше. — Что бы ты ни чувствовала сейчас, это нормально.
Я хотела ответить, что я в норме или что-нибудь в этом роде, но в итоге с моих губ сорвался всхлип, а затем еще один. Я начала падать и Питер подхватил меня так, как однажды я подхватила его, когда он был маленьким, и с ним случились плохие вещи. Я рыдала у него на груди, как чертов ребенок, потому что со мной тоже случились плохие вещи, и некому было защитить меня. Я спасла себя сама. Я по-прежнему спасала себя и остальных, но в тот момент я позволила Питеру спасти маленький кусочек меня — тот самый, которому все еще было четырнадцать, и который еще не понял, что моя бабушка ненавидела меня сильнее, чем любила, и что я ненавидела ее в ответ.
3
Я почти перестала плакать. Просто стояла, обнимая Питера за талию и прислонившись к нему, а он придерживал меня. Я чувствовала себя легко, воздушно, внутри меня было тихо, как после шторма. Мне такое несвойственно.
Питер осторожно приобнял меня и сказал:
— Мне всегда хотелось обнять тебя, но я себе это не так представлял.
Я выдавила смешок.
— Не оправдало твои ожидания, да? — вздохнула я, все еще прижимаясь головой к его груди.
— Не во всем, — он погладил меня по волосам на затылке.
Я вскинула голову и отстранилась. Его действия были на грани комфорта и чего-то большего.
— В чем-то мои ожидания полностью оправдались, — улыбнулся он мне сверху вниз, и это была хорошая улыбка, полная пережитого нами за годы знакомства — всего того, через что мы прошли вместе, как мы оба выросли, хотя мой рост был скорее внутренним, ведь я не вытянулась на десять дюймов (25 см. — прим. переводчика), в отличие от него.
— Спасибо, что доверилась мне, — сказал Питер, и в этот момент я знала: он понимает, чего мне стоило вот так расклеиться, и как сильно я должна доверять человеку, чтобы позволить ему поддержать меня в таком состоянии.
— Спасибо, что стоишь моего доверия, — ответила я.
— Блин, когда женщина говорит, что ты чего-то стоишь, это однозначно френдзона, — он сделал драматичное лицо.
Я рассмеялась и начала отстраняться, в этот момент открылась шторка и к нам зашли вампир и вергиена. Вампиром был Ашер — высокий, с золотистыми волосами, которые свободно обрамляли половину его лица. Открытая часть казалась почти нереально красивой. Вергиеной же был Кейн — высокий и смуглый, в его привлекательности сквозило что-то мрачно-торжественное. Первым заговорил вампир: