Неожиданный стук в дверь заставляет меня вздрогнуть. Быстро прячу папин дневник под кровать, вытираю слезы и хватаю первый попавшийся журнал.
- Входите, - слишком хрипло говорю я и тут же осекаюсь. Сердце бешено колотится, и его биение гулко отдается у меня в висках. Дверь со скрипом открывается, и входит папа. Мои глаза от удивления расширяются. Неужели он различил ту книгу, которую я бросила вместо его дневника. Иногда я жалею, что он слишком умело прячет свои эмоции за маской равнодушия.
- Доминика, - начинает отец, и я ощущаю, как мои внутренности делают тройное сальто, мне конец, он обо всем догадался, - я хотел с тобой поговорить.
Нервно сглатываю вязкие слюни и глубоко вздыхаю - привожу свое сердцебиение в порядок.
- О чем же? – Как можно непринужденней спрашиваю я. Теперь пришла его очередь глубоко вздыхать.
- Мы давно не общались, и я тут подумал, может, сходим куда-нибудь завтра? Так сказать, устроим день отца и дочери, - он выдавил из себя слабую улыбку, но мне и этого было достаточно, ведь его слова были искренними. Неужели после стольких лет он вспомнил о своей дочурке?
- Конечно, - радуюсь я. Все волнение отошло на второй план. Он не узнал – хорошо.
- Тогда до завтра.
- До завтра, пап, - шепчу я. Дверь закрывается, и я иду в ванну. Приняв освежающей душ, прыгаю под кровать, достаю дневник и с волнением открываю следующую запись.
Что же ждет меня теперь?
========== Глава 3. Его надежда ==========
Солнце взошло из-за горизонта и осветило мое лицо. Я не спала, нет, я сидела на подоконнике и держала в руках дневник отца. Вчера я так и не решилась прочитать следующую запись – уж больно в новинку узнавать такие сокровенные тайны папы. Не знаю почему, но, читая его записи, создается ощущение, что он сейчас стоит передо мной и сам рассказывает все, при этом своим взглядом он прожигает меня, с неким укором, будто говорит, что это не мое дело. Чувство стыда накрывает меня своим одеялом, удушая. Именно из-за этого я спрятала дневник и легла спать, но сон не пришел. Я проворочалась в кровати до самого рассвета, но мне это надоело и теперь я сижу на подоконнике, любуясь восходящим солнцем, чьи лучи озаряют стеклянное небо. Отражаясь от него, они падают на землю, где разбиваются на тысячи маленьких лучиков, что греют землю.
Так я сижу до завтрака – неподвижно, словно каменная статуя, хранящая в себе все эмоции, что переполняют меня на протяжении всей жизни, и иногда мне кажется, что я как папа, вот только человечности во мне гораздо больше. Элайджа говорил, что именно этой характерной чертой я похожа на него – в любой ситуации пытаюсь сохранить такое маленькое, драгоценное чувство, когда папа готов наплевать на все, лишь бы обрушить свой гнев на невинных.
Будильник на прикроватной тумбочке начинает жалобно пищать, оповещая меня о скором завтраке, поэтому я не медлю. Неохотно, но ступаю на пол, где вечно холодный паркет приятно охлаждает затекшие ступни. Каждый последующий шаг дается мне тяжело, ведь просидеть в одном положении несколько часов подряд даже для гибрида тяжеловато, но ноги постепенно оживают, отдавая легким покалыванием.
Приведя себя в порядок, спускаюсь по винтовой лестнице и направляюсь в столовую. Все уже на своих местах и принялись за еду, опять я опоздала. Папа не обратил на это внимание, возможно, не хочет портить предстоящую прогулку, а вот Элайджа посмотрел на меня с упреком. Я закатила глаза и, улыбнувшись, села за стол.
Проведенный за столом завтрак был вполне сносным. Обычно, когда папа кушает с нами, дядя начинает задавать ему много вопросов о делах Нового Орлеана, и все заканчивается скандалом и битой посудой – отец считает, что Элайджа хочет взять город под свой контроль. Но я повторюсь: сегодня странное начало дня.
- Доминика, надеюсь, ты помнишь какой сегодня день? – Спрашивает отец.
Чтобы не нервировать его, я без всякого сарказма отвечаю:
- Сегодня мы собирались устроить день отца и дочери, - миловидно отвечаю я.
- Правильно, - улыбается он, отпив из стакана, в котором плескались капельки апельсинового сока, - в два часа будь готова.
Папа всегда был очень пунктуален: никогда не видела, чтобы он куда-либо опаздывал. А так как это редкий случай под названием «день отца и дочери», я должна не провиниться, хотя бы постараться. Я всегда была слишком падкой на шалости, за что мне в детстве очень хорошо влетало. В то время папа мало мне уделял внимания – я таким плохим образом пыталась его привлечь.
Без пяти минут два я уже стояла у порога собственного дома – лучше раньше, чем позже, учитывая то, какая я на самом деле копуша. Очень интересно узнать: от кого я унаследовала такое качество? Ответ напрашивается сам собой: «От мамы».
- Я ожидал, что ты опоздаешь, - послышался за спиной папин голос, и я от неожиданности вздрогнула.
- Это особенный день, - ответила я.
Папа ухмыльнулся и, довольный собой, открыл мне дверцу автомобиля, жестом приглашая сесть. Его галантность сводит меня с ума. Как можно вести себя так непринужденно, когда в его жизни так мало света? Когда каждый день наполнен скандалами, а темная полоса жизни побеждает в неровной схватке белую? На его месте я бы выжила из ума, стала бы сумасбродным гибридом, который уничтожал бы целые города, забываясь в массовых кровопролитиях, ломках костей во время превращения, лишь бы не чувствовать душевную боль.
Отогнав эти страшные доводы, которые уже полностью затмили мой рассудок, без разговоров сажусь на переднее сиденье и смотрю в лобовое стекло. Живот сворачивается в тугой узел, когда я хочу спросить у него о Кэролайн. «Сейчас не время» - твержу я себе, сжимаясь в плотный комок.
- Что-то не так? – спрашивает папа, заметив, как я начинаю портить кресло его автомобиля своими ногтями.
- Все в порядке, - тараторю я, пытаясь расслабиться. Я не знаю, что меня так отчаянно тревожит. Возможно, все из-за того, что это вообще наша первая прогулка, а может, я просто боюсь его. Обычно все нормальные дети любят своих родителей, а я боюсь, как пылающего огня.
Через двадцать минут мы приезжаем ко входу в городской парк Нового Орлеана. Сегодня облачно, но довольно-таки тепло – народу будет много. И я не ошиблась. Стоило нам только зайти, как я почувствовала на себе все давление окружающих людей. Их чувства, которыми пропах воздух, смешались в одну гремучую смесь и больно давили на легкие. Папа отвел меня на каменный мост, где народу меньше, ведь все они приходят поразвлечься, и никто не будет стоять и смотреть на водную гладь, наблюдать за плывущими листиками. Мне и не хотелось веселиться, я просто хотела провести время вместе с отцом.
- Лучше? – озабоченно спрашивает он.
- Намного.
Мы смотрим на окружающий нас пейзаж, запоминая изгибы деревьев, оттенки парка, чтобы потом все это перенести на холст. Мое воображение уже нарисовало примерный пейзаж, а вот папа что-то, по-видимому, хочет доработать.
- Ты бы не могла постоять так несколько минут? – просит отец, отходя назад. Я непонимающе киваю и продолжаю смотреть на водную гладь, наблюдая за плескающимися в воде лучиками. Вскоре этой странной процедуре приходит конец, и папа зовет просто прогуляться по парку.
Идя по извилистым дорожкам, и он, и я молчим. Я не знаю, что и сказать; я не общалась с ним довольно давно. Что он хочет показать этим? С чего вдруг проявилась его отцовская любовь?
- Зачем? – Выпаливаю я, когда папа протягивает мне сахарную вату синеватого цвета.
- Что «зачем»? – Недоуменно спрашивает он.
- Почему ты решил устроить этот день?
- Я хотел поближе узнать тебя, - пожал плечами отец, отхватывая кусочек ваты.
- Спустя столько лет? – Раздраженно спрашиваю я.
- Лучше поздно, чем никогда… Если хочешь, я могу отвезти тебя домой.