Марта поставила травы на стол у входа и ушла, понимая, что он нуждается в одиночестве. А мужчина, которого деревенские называли просто Ард, остался стоять среди цветов, погружённый в воспоминания.
Они впервые встретились в библиотеке Храма. Ардан, тогда ещё пятнадцатилетний ученик, корпел над древними фолиантами о истории основания Ордена. Она появилась неожиданно — хрупкая девушка с серебристыми волосами и странными, словно затуманенными глазами.
— Ты ищешь не в той книге, — сказала она вместо приветствия.
Ардан поднял на неё удивлённый взгляд.
— Что?
— Ответ на твой вопрос, — она кивнула на раскрытую страницу. — Он не здесь. Он в "Хрониках Первого Века", третий том, страница 127.
Не дожидаясь ответа, она повернулась и исчезла среди книжных полок так же внезапно, как и появилась.
Заинтригованный, Ардан нашёл указанную книгу. И действительно, на странице 127 содержалась именно та информация, которую он искал — подробное описание ритуала, о котором лишь мельком упоминалось в других источниках.
Он искал странную девушку несколько дней, пока не натолкнулся на неё в дальнем углу сада Храма, среди редких серебристых цветов, которые выращивал только садовник-алхимик Тарин.
— Как ты узнала? — спросил он без предисловий.
Она подняла на него глаза — удивительные глаза, в которых словно отражалось небо.
— Я просто знала, — просто ответила она. — Иногда я просто… знаю вещи.
Так началась их дружба — странная, непохожая на другие. Эльжбета была странной девушкой: иногда отстранённой, словно витающей в облаках, иногда поразительно проницательной, видящей насквозь всё и всех.
Они часто прятались от наставников в старой башне на восточной стороне Храма, давно заброшенной и почти забытой. Там, в полуразрушенной комнате под самой крышей, откуда открывался вид на весь город и дальние горы, они проводили часы за разговорами обо всём на свете.
— Смотри! — восторженно воскликнула однажды Эльжбета, указывая на закат. — Видишь эти цвета? Как будто сам мир истекает красотой.
Она всегда так говорила — странными, поэтичными фразами, которые сначала казались Ардану несуразными, но постепенно он научился понимать её особенный язык, её особенное видение мира.
— А там, — она показала в другую сторону, где в вечернем небе уже проступали первые звёзды, — там спят сны, которые однажды проснутся. И когда они проснутся… всё изменится.
— Что изменится? — спросил он.
Она повернулась к нему, и её глаза в тот момент казались бездонными.
— Всё, — прошептала она. — И я боюсь этого дня, Ардан. Боюсь и жду одновременно.
Они играли в странные игры, которые придумывала Эльжбета. "Угадай, что я вижу", — самая простая из них, в которой она описывала что-то, чего не было рядом, а он должен был догадаться, о чём речь. Удивительно, но Ардан часто угадывал правильно, словно между ними возникала невидимая связь.
Иногда они просто бегали по коридорам Храма, пряча мелкие предметы в статуях и нишах, оставляя загадочные записки другим ученикам. Наставник Верас однажды поймал их за этим занятием и долго отчитывал, но потом, когда Эльжбета сказала что-то тихо ему на ухо, отпустил их с миром, задумчиво качая головой.
— Что ты ему сказала? — спросил потом Ардан.
— Что иногда самые важные уроки мы получаем через игру, — ответила она, улыбаясь. — И что такова природа Источника — играть, создавать, преображать.
Так проходили дни, недели, месяцы. Мирное, размеренное существование человека, пытающегося забыть прошлое. Но иногда, особенно в ясные ночи, когда звёзды казались особенно яркими, Ард выходил на крыльцо своей хижины и долго смотрел в небо. И в эти моменты его глаза теряли привычную холодность, наполняясь почти забытой болью.
"Ты была права, Эльжбета," — беззвучно шептал он в такие минуты. — "Забвение — это не исцеление. Но пока я не знаю другого пути."
А на краю Туманников, невидимая в ночной мгле, неподвижно стояла тёмная фигура, наблюдая за хижиной пастуха. Терпеливо. Выжидая.
В тысячах миль отсюда, в глубоких подземельях под Храмом, в камере, огороженной древнейшими магическими печатями, Элзар открыл глаза и улыбнулся.
— Скоро, — прошептал он в пустоту. — Очень скоро…
На его руке пульсировала странная метка — символ, связанный с чем-то далёким, почти забытым, но неумолимо приближающимся.