— Я буду есть твою киску на своем мотоцикле, пока с тебя не потечет, детка. Я хочу от тебя всего. Хочу, чтобы каждый дюйм стал исключительно моим.
Он опускается на колени, приближая мои бедра к своему рту.
О Боже, мне нужно это сейчас.
— Ты идиот, – рычу я.
Я позволила ему манипулировать собой, и самое ужасное в этом – знать, что он пошел на все это. Мне хочется ударить его по лицу и оседлать с одинаковой силой.
Боже, я сошла с ума.
— И ты чертовски великолепна, – рычит он, проводя языком по моим складочкам, вызывая у меня вымученный стон.
Его язык проводит по моему клитору, и я стону громче, позволяя ощущениям поглотить меня. Когда начинаю терять контроль над собой, меня охватывает нужда и отчаяние, и тогда я начинаю двигать бедрами навстречу его рту.
— Вот так, принцесса, – говорит он, поглаживая мой клитор. — Скачи по моему лицу; я хочу, чтобы ты капала на меня, как моя бесстыжая шлюха.
Его голос хриплый от желания, и я делаю то, что он просит.
Отчаянно бьюсь о его язык, а он трахает меня им, как голодный мужчина, пока оргазм не разрывает меня на части и не накатывает снова.
Не могу контролировать его и кричу от того, с какой интенсивностью меня наполняет буйное наслаждение.
Этот мужчина заставляет меня чувствовать себя самой собой.
Быть с ним так же естественно, как дышать.
Не дать ему поселиться во мне – все равно что позволить своему телу задохнуться.
Хоть раз в жизни я не хочу чувствовать, что должна быть идеальной; я просто хочу чувствовать себя самой собой.
А с Коннором? Я чувствую, что каждая часть меня, та, что была похоронена внутри из-за стольких подавлений, борется за то, чтобы вырваться на свободу.
Потому что когда я показываю ему ее, он дорожит этим.
Как никто и никогда.
Коннор бьет мужчину током один раз, два, три раза, но тот продолжает хранить молчание. Раздраженная, я вгоняю нож в мизинец мужчины до тех пор, пока сустав не отделяется от остальной части руки. Начинает течь кровь, и мужчина кричит в агонии, хотя ему удается оставаться в сознании.
— Начинай говорить, или я сделаю твой рот полезным и скормлю ему твой палец, – угрожаю я человеку, которого мы пришли допрашивать, за что заслуживаю взгляд Коннора.
Кажется, он молча выражает желание заняться сейчас другими видами насильственных действий. Теми, которые тоже приносят удовольствие.
Например, трахаться.
Я не могу не улыбнуться, закатывая глаза.
Взглянув на Кайла, пытаюсь скрыть румянец. Получается как-то жалко, ведь он никак не может знать, чем мы с Коннором занимались всего несколько минут назад. Кайл, не заинтересовавшись всем этим действом, отворачивается и продолжает печатать на своем ноутбуке, как будто эта сцена была всего лишь утомительным прерыванием.
Миа. Этот человек – один из тех охранников, которые ее похитили. И я знаю, что он меня узнал, так что живым ему отсюда не выбраться.
— Что ты знаешь? – Я нажимаю на него, перенаправляя нож на другой палец. Если он потеряет сознание, я могу подождать, но он мне что-нибудь расскажет. Мне нужно больше информации.
— Она больше не в Чикаго; на самом деле, мы не знаем, жива ли она. Никто из солдат не знает. После аварии ее никто не видел, – признается он, и я чувствую, как слабеет мое тело.
Неужели моя сестра умерла?
Моя сестра – единственная семья, которая у меня осталась.
Нет.
— Ты так и будешь следить за мной, как какой-то псих? – спрашивает Лаура, по-прежнему не открывая глаз.
— Я просто беспокоюсь о тебе, – объясняю я.
Лаура часто погружается в себя. Несмотря на то что она больше общается с людьми, с которыми чувствует себя комфортно, все равно скрывает какие-то вещи и предпочитает обсуждать их в своем гениальном уме.
— Ты когда-нибудь скучаешь по маме?
— Каждый день, Pequena.
Я киваю, используя мамино прозвище для нас. Она часто разговаривала с нами на португальском.
— Странно, но я больше не помню ее голоса. Мама пела нам и рассказывала сказки на ночь, но я чувствую, что каждый день исчезает. Он превращается в сплошное пятно.
— Мама всегда будет жить в наших сердцах, pequena, пока мы есть друг у друга.
— Ты никогда не устаешь?
— От чего? – Мой голос звучит растерянно.
— Притворяться, – бормочет она себе под нос.
Нас с Лаурой учили притворяться, но ей никогда не нравилось скрывать свою сущность. Я знаю, что она чувствует себя еще более отвергнутой моим отцом. Однако я рада, что он почти не появляется. Я предпочитаю, чтобы он отсутствовал, а не был жестоким.
К счастью, у нас не было агрессивной части отца. Все это он приберегал для моей матери. Хотя для всех он был идеальным, отполированным Брэндоном Мюрреем, я в глубине души знала, что за занавесом скрывается чудовище.
Но только не Лаура. Она не выросла в условиях постоянных ссор между нашими родителями. Мама всегда была энергичной женщиной, и отец не мог полностью контролировать ее. Я помню, как она сказала, что мы сбежим и отправимся в лучшее место, но вскоре после этого она забеременела Лаурой, и эта идея превратилась в блеклое воспоминание в моей голове.
У меня была настоящая мама, и, несмотря на то, что няни заботились обо мне, когда мамы не было дома, она прилагала самые значительные усилия, чтобы быть здесь.
Но Лаура потеряла нашу мать, когда ей было всего девять лет. Она не встретила Марию Мюррей, как я. Если у меня мама была двенадцать лет, то у нее – только девять. И она явно борется с этим.
— Я странная, Сесилия. Я не родилась красивой или привлекательной, как ты, – говорит она, — Может, мне вообще не стоило рождаться.