— Кто ты, дьяволица? — вопрошает князь. Он не сомневается: эта молодая женщина, повелительница Горба Висельников, пришла к нему из самого пекла.
Ветер теребит перья, оторочившие ворот глухого похоронного платья, черные локоны извиваются, прилипая к мертвенно-бледной коже, черные губы кривятся в ухмылке. Вороны садятся на плечи женщины, на руки, распростертые, словно бы для объятий.
— Ты похож на своего отца, — говорит она, изумляя князя. — Здесь, на этом месте, мы расстались с ним. Путы не позволили мне догнать его и молить о последней милости.
Птицы мечутся над балкой и кривым дуплистым ясенем.
— Ведьма! — понимает князь. — Ты насылала чары на мой род и получила по заслугам.
В серых глазах дьяволицы мелькает печаль.
— Боюсь, что единственными чарами, которыми я владела, были красота и бескорыстная любовь. Колдовству учили меня вороны, пока ели мое тело, и боги, живущие на холме, боги, которых вы наказали так же зло и несправедливо, как меня.
Каркающий хохот ворон терзает слух князя. Он взмахивает мечом, отгоняя приблизившуюся птицу, бьет факелом другую, пролетевшую рядом.
— Ты говорила о последней милости, ведьма. Что попросила бы ты у моего отца?
— Лишь одно, — отвечает женщина в черном. — Увидеть сына.
Длинные пальцы указывают на князя. Их венчают вороньи когти. Он хочет сказать, что его мама — тучная, прозябающая в тени свирепого супруга княжна — давно умерла, сведя счеты с жизнью, но ведь и женщина, улыбающаяся ему из полутьмы, мертва не первый десяток лет.
— Добро пожаловать домой, — произносит ведьма.
Вороны налетают, меч рубит их крылья и шеи, но птицам нет числа. Клювы пронзают кольчугу, добираются до внутренних органов. Снимают лицо с костей. Щадят глаза. И падая, князь устремляет взгляд на гнездо своих предков. Зрачки покрываются льдом.
Он смотрит, как солнце восходит и опять садится, как в замке зажигают поминальные огни, как знамена возвещают об избрании нового владыки. Ненависть заполняет промерзлые останки. Сжечь, уничтожить ненавистный город внизу, не дать людишкам подняться на холм, построить церковь, прорыть туннели, срубить деревья, посадить виноград.
Спустя вечность мать поцелуем пробуждает князя. Пора. Птенцы забиваются в раны и становятся его кровью. Перья вырастают прямо из костей, карканье заменяет молитву. Мать вручает князю реликварий, полный вороньих черепов, и они садятся на холме — на гибельном троне, ожидая прихода смертных.
Кликуша
Люба. 1840 г
Девку — пятнадцатилетнюю, красивую, босоногую — по снегу в одной холщовой сорочке, в наспех связанную пахотным хомутом, с запястьями, перевязанными красными бусами, родители привели к дому отца Егория, и цепные псы истово лаяли по всей округе. И девка лаяла, норовя встать на четвереньки, передразнивая собак, и смеялась, пуская слюну. Священник выбежал во двор вслед за своим пасынком Кириллом, шикнул мальчишке: «Воду неси», — и сразу забрал девку в избу, оставив испуганных родителей за калиткой. Перед иконами набросил на продрогшие худенькие плечи скатерть, которой накрывал пасхальный стол с разговением, и несчастная обмякла в его руках. Кирилл принес богоявленную воду, ею священник опрыскал девку; пошел пар.
— Кликуша, — пояснил отец Егорий. — Бес в ней завелся окаянный. Выгоним беса!
Положив ладонь на макушку девки, он начал читать Святое Писание. Кликуша разлепила веки, шмыгнула носом и сосредоточила на священнике взгляд синих глаз.
— Не получается? — спросила она.
— Сейчас получится.
— Ой, не верю.
В красном углу одновременно погасли все свечи и завоняло серой. Порченая девка ухмыльнулась.
— Веревку найди, — сказал отец Егорий. Кирилл выскользнул из горницы.
— Узнаешь ли ты меня, Люба?
— Узнаю, батюшка. Ты крестил меня. Пока крестил, за срамные места трогал.
Священник побагровел.
— Лжешь!
— Ты всех ребятишек там трогаешь, а после с корешком играешь. — Кликуша хрюкнула. Позволила примчавшемуся пасынку поменять путы из бус на нормальную веревку.
— Во двор ступай, — сказал отец Егорий Кириллу. — Спроси родителей, как в нее бес проник.
Кирилл повиновался.
— Красивый мальчик, — сказала кликуша, меняя цвет глаз с синего на зеленый, — что ж ты сделал с ним, Егорка?
— Молчать! — зашипел священник. — Молчать, я божий человек. А ты кто?