Я бы мог выйти быстро, нужно только подписать бумаги. Подписать, не читая. Подписать, и забыть об отце. А потом, хоть Сибирь, хоть нищета, но на свободе. Однако я не уверен, что толстый лысый садист с погонами капитана, не врет мне. Скорей всего, подписав бумаги, я подпишу и себе и отцу смертный приговор.
Впрочем, говоривший со мной голос лысому толстому капитану не принадлежал. И более того, я знал этот голос и чем больше мы молчали, тем больше я уверялся в том, что знаю его обладателя, но не могу вспомнить. Да и бог с ним, кто бы он ни был, надо его выслушать, может он что полезное скажет.
Открыв глаза увидел стоящего передо мной человека в серой шинели. Того самого, что пришел арестовывать отца. Он выглядел так же, все та же военного покроя шинель, все те же стоптанные и похоже тоже военные сапоги, та же нелепая, растрепанная прическа. Только на этот раз шинель была расстегнута и под ней красовался черный военный китель с ярким золотым значком на правой стороне груди.
Я обомлел. В золотом круге, черный двуглавый орел, без скипетра и державы. Вокруг ног его оплелся змей, но он не угрожает орлу, он защищает его.
— Все верно, — кивнул он, глядя, как выкатываются из орбит мои глаза. — Я именно из того ведомства, с которым никто в здравом уме не решается связываться, — и он доброжелательно улыбнулся. Прямо так, как когда арестовывал моего отца.
— Я думал вы просто сказка, — лишь сумел выдавить я.
— Страшная сказка, — кивнул он, снял шинель, бросил ее на край стола, подкрутил ручку принесенной керосинки, добавляя света, сел на стул. — Для темных, конечно. Не для вас.
Я хмыкнул. Не для нас, как же. Отца арестовали, мать арестовали, меня арестовали. А девочки? Что с ними?
Я открыл рот, но он меня опередил.
— С ними все в порядке, — достав из кармана шинели сложенные в трубочку бумаги, он разложил их на столе, разгладил рукой. — Они слишком малы, чтобы что-то знать. И слишком девочки, чтобы интересоваться подобным. Потому несколько ночей они еще переночевали в доме, пока ваша гувернантка занималась выправлением бумаг и сборами в дорогу. Затем отправились к вашей бабушке в Зайцево. Шестого января, если уж быть совершенно точным. Под присмотром и в сопровождении все той же гувернантки вашей, Анастасии Павловны.
— В Зайцево? — уточнил я.
— В Зайцево, — раскладывая бумаги на столе, подтвердил человек в шинели.
— Зимой?
— Зимой, — кивнул он, но оторвался от бумаг и слегка напрягся.
— В январе?
— В январе, — он нахмурился, наклонил голову, напрочь забыв о бумагах. — Что не так, Глеб Сергеевич? — правый его глаз сощурился.
— Звучит это не слишком разумно.
— Почему? — он сложил руки, прямо поверх бумаг и с интересом посмотрел на меня.
— Три женщины, — пожал я плечами. — Снег. Метели. Шестьсот верст. Вы когда-нибудь ездили в Зайцево? Туда даже летом проехать целое приключение. Зимой же.... Мы никогда не ездили зимой. Кто их повезет? Точнее уже повез. Ильяс?
— Честно говоря не думал об этом. И нет, Ильяс остался приглядывать за домом. Я понимаю ваше беспокойство, Глеб Сергеевич, — кивнул человек в шинели. — И я отдам приказ проверить добрались ли они до места. Но на вашем месте, я бы больше беспокоился о себе.
— Бить будете? — невесело скривился я. — Опять?
— Бить мы вас не будем. Мы другое ведомство и методы у нас иные. Но вашим сестрам сейчас ничего не угрожает, в отличии от вас.
— Я своим сестрам тоже сейчас не угрожаю.
— Глеб Сергеевич, — он устало вздохнул, но проявил терпение. — Угроза исходит не от вас и не им. Сама ситуация угрожает вам. И силы, которые мы, к сожалению, не можем контролировать тоже угрожают вам.
— Силы? — я усмехнулся, губы, еще не до конца зажившие треснули, и я зажал кровоточащую рану рукой. — Угрожают мне? Господь всемогущий, да кому интересен пятнадцатилетний отрок? Неужто темные теперь за молодняком охотятся и его подчиняют?
— Это было всегда, — он вернулся к бумагам, перетасовал их на столе. — Тьме всегда были интересны молодые, просто потому, что вы, дети еще по сути, но тела у вас взрослые, однако ваша ментальная составляющая мягкая, как пластилин. С вами можно делать все, что только взбредет на ум. Не всегда. Не со всеми. Ласточкин обломал об вас зубы, — он хищно осклабился. — Он думал, что вы сдадитесь, но вы молодец. Я впечатлен.
— Вы наблюдали? Вы дали приказ бить меня, а потом отменили его? Мне порадоваться и поблагодарить вас? — спросил я, зажимая очередную открывшуюся на губе рану.
— Не стоит, - он поморщился. - И нет, такого приказа я не отдавал. И не только я, но и Комитет в целом. Я забрал вас у Ласточкина не ради благодарности, не из чувства вины, что арестовал вашего отца, не потому, что хотел спасти вас от несправедливого обвинения, или предъявить другое. Тут иное. Тьма и ее прислужники очень хотят наложить лапы на определённые вещи. Они пытаются управлять нашей жизнью. Они ищут тех, кто может им помочь в этом.
— Я ничего не сделал. Мой отец тоже ничего подобного не делал. Про маму я и вовсе молчу.
— Я знаю, — кивнул он. — Знаю! Поверьте, Глеб Сергеевич, мы, Комитет, внимательно следим за всеми проявлениями тьмы. Мы тщательно отслеживаем любое использование темных стихий, — он замолчал, пристально глядя на меня.
Я сглотнул. Любое! Он особенно подчеркнул это слово. Любое? Значит они могли узнать и о моем баловстве с темными стихиями. Но я лишь вызывал безобидных паучков. Всего лишь. Хотя, надо признать, и этого делать был не должен. Анастасия Павловна была права. И если бы я ее послушал, если бы не играл с тьмой, то отец был бы сейчас на свободе. И не только отец, но и я и мама.
— Но вы же, Глеб. Я могу называть вас просто Глебом? — я кивнул. — Вы ведь не владеете темными стихиями? Не умеете к ним обращаться. Не знаете, как управлять ими, — он смотрел мне в глаза, словно ожидая подтверждения своих слов. И вопросы он задал странно, словно и не вопросы это были вовсе. Словно он утверждал, а не спрашивал. А от меня требовалось лишь подтвердить его слова.
Зачем ему это? Моя спина покрылась потом, ладони стали влажными, сердце бешено застучало. Я не доверял ему, еще бы, как можно доверять человеку, который арестовал твоего отца. Я боялся его. Из того он ведомства, которое не без гордости называет, или из другого, какая разница, избиение заключенных в Российской Империи, мягко говоря, не приветствуется. Можно и самому арестантом стать. И, тем не менее, толстого лысого следователя это не остановило.
Ласточкин, ну надо же. Никогда бы не подумал, что у такого человека может быть такая элегантная фамилия.
Вот и этому, упорно не желающему представляться, типу в черном мундире и серой шинели никто и ничто не может помешать избить меня. И уж точно его не остановит такая мелочь как собственное слово.
Но надо что-то отвечать. Я снова сглотнул, поморщился от привкуса железа в слюне и сдавленно кивнул.
— Я так и думал. А точнее знал. И раз я не ошибся, то позвольте мне объяснить вам, что происходит. Но прежде: Глеб, вы пьете кофе?
— Нет, — я покачал головой и растерянно приподнял плечи при чем здесь чертов кофе. — Отец всегда говорил, что я еще слишком мал для этого, — осторожно подбирая слова сказал я.
— Он правильно говорил. Ваш батюшка, наверняка говорил вам много умных вещей, пока вы слушали его. Точнее до тех пор, пока вы его слушали. И про кофе он прав, это очень сильный стимулятор. И детям его нельзя. Но вы пробовали его? Вы ведь пробовали кофе, Глеб?
— Несколько лет назад. У дедушки. Он оставил на столе кружку, и я глотнул.
— Ну и как вам? — на губах его проступила улыбка.
— Отвратительно! — честно признался я. — Горько, язык вяжет, и от вкуса во рту потом не избавиться.
— Как и вино, — задумчиво произнес человек в шинели. — Пробуя первый раз, кажется, что оно противное, но потом втягиваешься. Как, собственно и со всем. Деньги, убийство, власть, любовь женщин. Все противно в первый раз, но потом либо привыкаешь, либо это начитает нравится. За исключением женщин. Тут скорее обратное. Но вам еще рано.