— Затем, что ты можешь десять лет курить сигары, наслаждаться вкусом и ароматом, и ни разу, пойми, ни разу не затянуться, — он вновь затянулся и выпустил в потолок густой клуб дыма. Тут же глубоко затянулся снова, открыл рот и медленно выпускал дым окутывая им себя, скрыв за ним лицо. — Но на одиннадцатый год, ты затянешься. Это произойдет, это неизбежно.
— О чем вы, Петр Андреевич? При чем здесь сигары, никотин, какие-то десять лет? Что вы со мной сделали? Что значит, тело примет Тьму? Я не хочу!
— Конечно не хочешь. Никто не хочет. Но Тьма не спрашивает, она просто берет то, что ей нужно. Рано или поздно она забрала бы и тебя. И ты стал бы темным. И для того, чтобы не стать тем темным, которым пугают детей, ты сейчас здесь.
— А каким?
— Что, прости?
— Каким темным, по вашему мнению, я должен стать?
— По моему мнению? — Крестовский нахмурился, почесал ухо, набрал полный рот дыма и медленно его выпустил. — По моему мнению ты не должен быть темным. И никто не должен быть! По моему мнению, самой тьмы и всего, что с ней связано не должно существовать. Но она существует. И нам остается только принять ее существование. В том числе и в себе.
— Не можешь победить — возглавь.
— Именно. Но я бы сказал прими. Хотя и возглавить тоже можно, особенно с твоими талантами.
— С какими? — холод не отступил, я все еще чувствовал льдинки, бегущие по венам, но вдруг стало жарко, капельки пота выступили на коже.
— Подробности у Данилина.
Я хмыкнул, где там этот Данилин. Очередного отца семейства арестовывает.
— Он кстати приедет через три дня. И приезжает он ради тебя, — Крестовский поморщился. — Он три года здесь не был, а узнав, что не ошибся в тебе бросил все дела и мчится.
— Не слишком то мчится, раз только через три дня приедет.
— Зная Данилина это мчится, поверь. Хотя сейчас, наверняка, завершает более срочные, не более важные, а именно срочные дела. Ты ведь отсюда никуда не денешься, а там может быть что-то, что может и испариться.
Я не понял, о чем говорит Крестовский. Да и визит Данилина меня нисколько не взволновал. Данилин не страшный, им больше пугают. Попугаться я могу и потом, когда он приедет. А вот то, что меня действительно волновало, хотелось бы прояснить сейчас.
— Петр Андреевич, можно вопрос?
Крестовский повернулся ко мне, приподнял бровь, ожидая вопрос, и улыбнулся, своей кривой, похожей на злую или раздраженную усмешку, улыбкой. Он знал, что я хочу спросить, он подводил к этому вопросу, и я его не разочаровал.
— Петр Андреевич, а вы? Вы тоже темный?
— Да, — кивнул Крестовский и улыбка его стала шире.
— И клопы?
— И клопы, — вновь кивнул Крестовский.
— А Светлана Юрьевна? — я прищурился.
— Она темнейшая! — улыбка Крестовского стала так широка, что я испугался как бы он рот себе не порвал.
— Глеб, тебе нечего бояться. Мы не те темные. Тьма есть в каждом. В каждом человеке, в каждом живом существе. Вопрос лишь в том, проснется она или нет, завладеет ли помыслами человека или зверя, станет ли его частью и будет ли управлять им. Точнее, кто будет управлять: человек или тьма. У зверей почти нет шансов, у них нет разума, нет Бога, нет социума, они живут так, как заведено природой. Они охотники, они жертвы, и больше никак. Мы же можем контролировать себя. Но для этого нужно понимать, что есть тьма и что она есть в тебе. Данилин расскажет лучше меня, — он встал, похлопал меня по плечу.
— Табак страшная дрянь, даже тогда, когда табак хороший, — он поднял дымящуюся сигару, перехватил ее двумя пальцами, вытянул руку.
Дым клубясь поднимался к потолку, и вдруг остановился, стал сплетаться в человеческую фигуру. В женскую фигуру. В обнаженную женскую фигуру.
Я во все глаза смотрел как дымная голая дама, лениво поднимает руку, прикрывая высокую грудь, поворачивает ко мне голову, смотрит клубящимися дымом глазами в мои глаза. Морщится, хватает свободной рукой дымный язычок, прикрывается полностью, заворачивается в него, словно в полотенце, но он рассыпается у нее в руках. Она вновь смотрит мне в глаза, и махнув рукой принимает вольготную позу, словно бросает мне вызов.
Я открыл рот, тяжело сглотнул.
Крестовский усмехнулся и в следующий момент сотканная из дыма женщина растаяла. Сигара зашипела, вспыхнула черным огнем и рассыпалась пеплом. Но и пепел до пола не долетел, он вспыхнул сотнями разноцветных огоньков и обратился в дым. Весь, без остатка.
— Прости, — сказал Крестовский, — забыл на мгновение, что тебе пятнадцать.
— Мне понравилось, — попытался я поддержать его.
— Ну еще бы! — Крестовский искренне рассмеялся, и вдруг стал серьезным. — Кадет! — рыкнул он, вновь становясь Петром Андреевичем, моим временным наставником и по совместительству садистом, которому плевать на людей. — Поздравляю тебя, кадет! Ты успешно сдал экзамен и готов к переводу дальше по службе!
— Два, — мурлыкнул от двери женский голос.
Я вытянул шею и разглядел за широкой спиной Крестовского, Светлану Юрьевну. Она стояла, привалившись к дверному косяку, как часто это делал Петр Андреевич и сейчас жутко напоминала его.
— Вы, Глеб, сдали два экзамена. Вам остался один, на знание истории и родственных связей семьи Волошиных, а также, на увлечения Глеба Волошина и я присоединюсь к поздравлениям Петра Андреевича. Свои вопросы о том, что здесь происходит вы сможете задать мне за ужином, сейчас отдыхайте. Петр Андреевич, можно вас!
Тон ее возражений не принимал. Взгляд ее буравил Крестовского. Злой взгляд, но я понимал, что злится она из-за чего-то другого.
Крестовский кивнул мне, и они ушли, начав обсуждать что-то еще не закрыв дверь. Жаль, но я не сумел разобрать ни слова.
Я же вытянулся на кровати. Под одеялом было тепло, от камина шел теплый воздух. Он нес в себе аромат табака с ванилью и, как не странно, от запаха этого становилось еще теплее, уютнее что ли. Запах погружал меня в детство, в ту счастливую пору, когда я и не знал, что тьма существует.
Я выбросил мысли о тьме, о странных темных людях живущих в этом доме, о Данилине. К черту их всех! Сейчас я хочу просто насладиться моментом, перенестись в детство и расслабиться. Вот только я никак не мог вспомнить откуда мне знаком запах табака и ванили, и почему он мне так приятен.
Решив и с этой проблемой разобраться позже, я закинул руки за голову и закрыл глаза. Сейчас, я согреюсь и, надеюсь, мне больше не будет холодно.
Глава 22
Я ошибся. Мне холодно. Прямо сейчас мне холодно так, что зуб на зуб не попадает. Я сидел, натянув на себя теплые штаны, шерстяную кофту, запахнувшись в тулуп, закутавшись в одеяло, привалившись спиной к горячей от дымохода стене, и стучал зубами. Меня била дрожь, тяжелая, неприятная, злая.
Я знал, что воздух вокруг меня прогрет настолько, что в нем бумага может и без огня вспыхнуть, но я мерз. Холод. Холод вокруг меня, холод во мне. Сердце едва бьется, дыхание тяжелое, легкие не хотят принимать горячий, обжигающий их воздух. В голове муть из разрозненных мыслей. Я, то проваливаюсь в теплое небытье, то вновь погружаюсь в холод реальности.
Очередной раз не то провалившись, не то уснув и не поняв этого, я очнулся, лежа на полу, явственно ощущая на себе чей-то пристальный взгляд. Поднять голову не смог, развернулся к двери всем телом.
В дверном проеме, заполнив собой его практически целиком, стоял Степан. За все неполные три недели, что я здесь нахожусь мы обменялись лишь парой взглядов. Он отчаянно старался не попадаться мне на глаза, временами предпочитая и вовсе убежать, только бы не сталкиваться со мной. И вот он стоит в дверном проеме, закрыв его широкими плечами и смотри на меня. В руках его косматая шапка, и могучие ладони свернув в трубочку, сминают и расправляют шапку. Голова Степана опущена, взгляд направлен в пол, я не вижу ни глаз, ни лица его. Вижу только седые растрёпанные, такие же косматые, как шапка волосы.