— Глеб, — задумчиво проговорил Петр Андреевич. — Глеб, — он растерянно повторил мое имя, и я догадался, что в момент некоего кризиса он просто обо мне забыл. — Ты останешься здесь, в доме, присмотришь за Светланой. Я выдам тебе саблю и пистолет.
— Я саблями не очень..., — начал я и осекся под тяжелым взглядом Крестовского. Спина покрылась потом. У Петра Андреевича несомненный талант, он не повернулся ко мне, лишь глаза скосил, но это были такие глаза, что у меня горло пересохло, а спина и ладони вспотели.
— Я не спрашивал тебя с чем ты очень, — он резко повернулся ко мне, навис надо мной. — Ты должен владеть всем, хоть саблей хоть пистолетом, хоть удавкой. Ты должен уметь убить булавкой или ложкой. Потому что иногда случаются Степы. Ты присмотришь за ней с саблей и пистолетом. Но, если с ее головы упадет хоть один волос, я тебе голову оторву.
И я понял, что он не шутит, он оторвет.
— Я иду с вами! — сжимая в кулаке медальон из комнаты Степы, твердо заявила Светлана.
— Нет, — не менее твердо ответил Крестовский, а в комнату уже вбежал, несущий ворох одежды Жаров. Когда он выбежал, я заметить не успел. — Ты останешься здесь, дома. Под прикрытием стен...
— Я иду с вами, — повторила она.
— Глеб поможет тебе, он справится, он умный мальчик. И сильный, пусть и с саблями не очень.
— Я иду...
Крик оборвал ее слова. Короткий, полный ужаса и отчаянья он заставил похолодеть меня, побледнеть Светлану, замереть Жарова, еще больше нахмуриться Крестовского. И в то же время от крика этого стало тепло, на губах моих против воли проступила улыбка. Так же кричала Наташка, когда Вольдемар гадил ей в туфли. Как же я скучаю по этой истеричке.
Повторный крик, перешедший в жуткий вой, заставил меня вздрогнуть. Воспоминание о Наташке разбилось, не оставив после себя ничего. И как я мог подумать, что они похожи Наташкин полон ярости, а этот отчаянья.
— Лиза! — пискнул Жаров и уронив на пол кучу одежды, рванул к дверям.
— Лиза? — не понял я.
— Кухарка, — пояснила Светлана, уже направляясь к дверям, но пропустив вперед себя Крестовского.
Я вышел последним. Задержался в дверях, почувствовав на себе взгляд, обернулся, но гостиная пуста. Лишь на тарелках лежат утратившие форму и вкус сладости.
Крестовский на ходу принимал у Никанора пистолеты, заряжал их и отдавал обратно. Ники оброс ими как еж иглами, но тем не менее ловко с ними управлялся: этот за пояс, этот за перевязь. Последняя нелепо смотрелась на строгом черном костюме, но функции свои выполняла блестяще. С другой стороны, от него семенил Волчок, с огромной скруткой сабель в руках, но на него Крестовский пока внимания не обращал. Пистолеты важнее.
Жаров застыл в дверном проеме кухни, глядя внутрь и тяжело дыша. Крестовский легко отодвинул его в сторону, осмотрелся.
— Гриня, Лизой займись, — приказал он.
Жаров кивнул, присел на корточки, возле полной женщины в белом переднике, что сидела на полу у погашенной печи бледная, и ревущая в голос.
— Там, — произнесла она, узнав сквозь слезы присевшего возле нее Гришку. — Я думала она спит, — и кухарка уткнулась Жарову в плечо, — там, — не поднимая головы сказала она и трясущимся пальцем указала на серую занавеску. — Я иногда разрешала ей спать здесь. Не часто, но девочка уставала. Я думала она спит! — и она зарыдала, беспомощно спрятав лицо на плече Жарова.
Крестовский, не глядя выдернул саблю из рук Волчка, осторожно двинулся к занавеске. То, что кухарка только что была за ней не повод не проявлять осторожность. Он приблизился, отодвинул шторку. Взгляд его скользнул по верху, затем опустился вниз. Сабля беспомощно уткнулась острием в пол, плечи Крестовского поникли. Петр Андреевич вздохнул и откинул в сторону шторку, открывая нашим взглядам то, что я предпочел бы не видеть.
Девочка лежала на полу в луже собственной крови. Лицо ее обезображено, нос свернут на бок, покрытые кровью губы не то разорваны, не то разбиты в кашу. Правая сторона сплошной синяк, платье разорвано, из плеча торчит обломок ключицы, рука вывернута, пальцы раздроблены. Юбка задрана, порвана, ноги в крови, левая стопа сломана и неестественно вывернута. На правой нет ботинка и трех пальцев. Их не отрезали, не оторвали, их словно жевали.
Я проглотил подступившую тошноту. Попытался отвести взгляд от тела и не смог. Я чувствовал что-то холодное, что-то неправильное. Так быть не должно. Никто не смеет обижать маленьких девочек. Хватать их, ломать им руки, залезать под юбки. Я смотрел на мертвое тело девушки и невольно представлял на ее месте обеих своих сестер. Ярость заполняла меня, кулаки сжались, я думал о том, чтобы вырвать саблю из скрутки и пойти в лес искать чертового Степу. И сердце мое сжималось от бессилия.
Мертвое тело притягивало меня. Оно звало. Оно хотело отмщения, жаждало его. И я хотел подойти к нему, дотронуться до него рукой. Сказать, что найду того, кто это сделал и когда найду, то смерть покажется ему счастьем.
Мертвой девочке отказывать нельзя, я сделал шаг вперёд и на этот раз сдержать тошноту не смог. Меня вывернуло наизнанку, я рухнул на колени, возвращая в этот мир, все, что сегодня съел. Когда в желудке больше ничего не осталось растянулся на полу и уставился на почерневшие от копоти доски потолка.
Петр Андреевич скинул с плеч пиджак, накрыл тело.
— Агнешка, — произнес он, подходя к нам и глядя в глаза Светлане Юрьевне, словно это имя все объясняло.
Я вздрогнул. Мне оно не объясняло ничего, но что-то говорило, но я не помнил, что именно. Так, где-то далеко на краешке сознания.
— Кто? — спросил я не поднимаясь с пола.
— Агнешка, на кухне работала, Лизе помогала, — словно выплевывая слова, не поворачиваясь, пояснил Крестовский и обратился к Светлане: — Ты все еще хочешь с нами Степу искать?
— Хочу! Я должна! Ведь он мой..., — она не договорила, сжав губы и явственно давя слезы.
— Ну, да, — понимающе кивнул Крестовский и похлопал ее по плечу. — Но мы его жалеть не будем. Ты видела, что он с Агнешкой сделал.
— Да! — вспыхнула Светлана. — Знаю. Я вижу, что он с ней сделал. Я все понимаю, Петя, но я должна.
Крестовский молча кивнул и отвернулся.
— Это не он, — неожиданно, даже для самого себя тихо сказал я и еще более неожиданно был услышан окружающими. Я вспомнил где слышал имя погибшей девочки.
— Что? — Крестовский повернулся ко мне, в глазах его стояла горькая усмешка. — Только не говори, что это ты.
— Не я! — сев и не найдя чем вытереться, утер рот рукавом. — Но это и не Степа. Он приходил ко мне, он говорил об этой девочке, и ты бы Петр Андреевич слышал с каким обожанием он это делал. Не каждый отец так о своих дочерях говорит. Мой, к примеру, и половину той теплоты, что была у Степы в голосе не держал, — я замолчал, борясь с очередным приступом тошноты.
— Когда? — приблизившись, глядя на меня с интересом, спросил Крестовский.
— Вчера, — отдышавшись и поборов тошноту ответил я. — Или сегодня, не знаю. Мне было очень холодно, он пришел и помог. Не знаю, что он сделал, но мне стало теплее, я смог уснуть. А когда проснулся, на стуле лежала записка и это, — я кивнул на свою форму. — Кстати, что это значит вообще? — я оттянул воротник.
— Вообще не кстати, — глухо отозвалась застывшая статуей Светлана Юрьевна. Синие, даже под яркой красной помадой губы ее дернулись в короткой улыбке.
— Ну, и? — Крестовский присел возле меня, как раньше Жаров возле кухарки. Мне тоже у него на плече всплакнуть?
— Он говорил о ней, — я кивнул на тело. — Об Агнешке. И говорил так нежно и ласково. несколько раз просил, если мне попадется, то кошечку ей на кухню отнести.
— Что?
— Что?
— Что?
Первым вопрос задал вздрогнувший Крестовский. Второй побледневшая еще больше Светлана Юрьевна. Третьим выпустивший кухарку Жаров. Ник и Волчок не проронили ни звука, но глаза их округлились.
— Какая кошка? — вкрадчиво спросил Крестовский.
— Маленькая черная с белой кисточкой на хвосте.
Крестовский тоже побледнел, он закрыл рот рукой и с минуту сидел не шевелясь, затем резко встал повернулся к Светлане Юрьевне.