Сделал шаг, зацепился полой тулупа за подставку для зонтов, едва не уронил ее, но успел подхватить. Вернув пустую подставку на место, я жалея о том, что делаю, снял тулуп, набросил его сверху на подставку. Если она и упадет, то шуму наделает меньше.
Оценить такое решение я не успел. Холод сжал кожу костлявыми ледяными лапами. Его острые как сталь зубы рвали кожу, проникали в мясо, выстужали кровь. Я поднял руку, взглянул на синеющие пальцы, на кожу, которая истончилась, натянулась и казалось вот-вот лопнет. То, что я вижу мельчайшие сосуды ла ладони меня не удивляло, мне было настолько холодно, что думать об этом я не мог. Я мог лишь мечтать о тепле, солнце или, хотя бы, камине.
Это получилось само. Я лишь захотел согреться, подумал, что раз уж я темный, то тьма могла бы и помочь. Мгновение спустя я почувствовал ласковое, теплое касание. Не уверенное, странное, осторожное и напуганное, но тем не менее полное преданности.
Я видел, как тьма собирается у моих ног, как проникает под одежду, просачиваясь в мельчайшие дырочки. Я чувствовал, как покрывает она мою кожу, впитывая в себя из тела холод, который сама же и породила. Это было странное ощущение, я словно сливался с ней, но при этом она не приникала внутрь, даже не стремилась. Интересно, а смогу я использовать ее как доспех.
А что это мысль, не вижу себя со стороны, но вроде как отличный теневой доспех получается.
От одной этой мысли тьма на мне задрожала, отпрянула. Я почувствовал ее осуждение. Она готова была меня спасти, согрев сейчас, но становиться щитом она не хотела.
Я опустил глаза, так вот что происходит. Вот о чем все говорят и вот чего боятся. Вот почему темная энергия, растворенная вокруг нас, как и любая другая, считается опасной и называется стихией. Она безопасна, она лишь сгусток энергии, пока не найдется центр ее притяжения. И тогда, когда ее притянется достаточно, она обретает инстинкты, а затем возможно и разум.
Мне вспомнился паучок, что мчался по шторе за перепуганным Вольдемаром и змея, что вылезла из спичечного коробка и нависла над отцом. Так вот откуда берутся темные твари, что время от времени атакую людей и города. Вот как тьма порабощает людей. Интересно, а тот же Крестовский это знает?
Крестовский! Я не вышел, я почти выскочил в холл. Выскочил и замер. И куда теперь идти? Холод здесь еще сильнее, может быть попытаться по нему найти мерзавца. Или пойти вон на тот огонек?
Дом погружен во тьму, не горят ни привычные свечи, ни чадят, не менее привычные керосиновые светильники, из открытых дверей не пробивается свет камина или ночника. И лишь в дальней комнате левого крыла дома, приоткрыта дверь и там горит свет. Тусклый, дергающийся, словно ветер треплет свечу, но свет.
Чувствуя себя мотыльком, мчащимся на свет открытого огня, понимая, что иду в ловушку, я все же двинулся к этой комнате. Я был уверен, что до дверей комнаты мне ничего не угрожает, да и за дверями пару минут тоже. Если бы Крестовский хотел убить меня, он бы сделал это сразу. Нет, ему не интересна просто моя смерть, ему нужно что-то большее. И чтобы это большее получить, он будет разговаривать. Жаль, что не на моих условиях, хотя аргумент, пусть и однозарядный, у меня имеется.
Одной рукой я толкнул дверь, другую сунул за пояс на спине и похолодел. Не от того, что лицом к разожжённому камину, скрытый от меня креслом, сидел человек, а от того, что никакого пистоля за спиной у меня не было.
— Пришел, — скрипнул голос. — Это хорошо, что сам пришел, я уж думал придется тебя из норы выковыривать, — он каркающе засмеялся, в воздух над креслом поднялось облако густого табачного дыма.
Глава 29
Ну, вот и все. Он знал, что я догадаюсь, знал, что я приду. Он все это предвидел, все подстроил. Какой же отвратительно хитрый, омерзительно опытный гад наш господин Крестовский. Прошу прощения господин граф Крестовский.
Я не понимал лишь одного: зачем разыгран тот спектакль на крыльце? Зачем он отправил нас со Светланой Юрьевной в лес? Не проще было бы убить нас прямо там?
Я стоял в дверях, наблюдал за медленно тающим клубом дыма, задавал себе вопросы, и тут же отвечая на них. Нет, не проще. Светлана вытащила из него почти всю энергию. Она забрала настолько много, что даже тело Крестовского не выдержало. Ему нужно было время, чтобы восстановиться. Хватило ему пару часов, пока мы блуждали по лесу? Сомнительно. Однако это Крестовский и от него можно ожидать всего.
— Входи, — скрипнул голос, неприятно, пройдя по нервам, заставив вздрогнуть. — Не выпускай тепло.
Тепло? Холодно тебе, тварь? Я сжал кулаки, глубоко вдохнул и шагнул внутрь. Я мог бы рвануть прочь из дома, не обращая внимания на отсутствие тулупа и сваливающиеся с ног сапоги, но бегать февральскими ночами по заваленным снегом лесам не хотел. Если Петр Андреевич задумал меня убить, то шанс уговорить его сделать это быстро есть, холод же будет убивать медленно. А мне было очень интересно, для чего господин граф меня ждал.
Шагнул, постоял, вдыхая отвратительную смесь запаха дорогого табака и ванили. Никогда не думал, что ваниль может так крепко пахнуть. Она перебивала и забивала собой все. Даже аромат табака едва ощущался в этом ванильном царстве. Может Крестовский совсем свихнулся, и теперь ванильные палочки курит?
— Дверь закрыть? — спросил я.
— Прикрой, — согласился Крестовский, выпустив еще один клуб дыма. — Но совсем не закрывай, вдруг еще, кто заглянет. Я, знаешь ли, люблю гостей. Ты не против подождать?
— Да ну, что вы, у меня вся ночь впереди. Можем ждать сколько угодно.
— Хорошо.
Над креслом поднялся очередной сгусток дыма, и я решился. Бросился к креслу, на ходу хватая со стола тяжелый подсвечник. Не знаю, чего я в тот момент хотел больше, проломить Крестовскому голову, или заставить его проглотить сигару.
Я замешкался лишь на мгновение, когда взгляд мой упал на лежащего у стены связанного котенка. Черный, с белой кисточкой на самом кончике хвоста, он с интересом смотрел на меня огромными желтыми глазищами. Крохотные лапки его связаны между собой и стянуты в пучок, голова перевязана так, что он может дышать, но не может открыть рта. Да и сам котенок привязан к деревяшке.
Сильная боль пронзила челюсть, рука разжалась, подсвечник выпал, в лицо пахнул аромат табака. И снова челюсть пронзает боль, на чей раз снизу. Клацнули зубы, скула заныла. Перед глазами пронеслись грязные балки потолка. Я чувствовал, как ноги мои отрываются от земли и вылетают из сапог. Инстинктивно расставил пальцы, не позволяя сапогам упасть, и в следующий момент спина врезалась в стену.
За спиной и голова. В глазах потемнело, дыхание перехватило. Воздух стал слишком густым, и омерзительно сладким со странным привкусом железа. Я не сразу понял, что в лицо мне дышит кто-то, от кого воняет табаком и ванилью.
— Зря ты так, — я не мог разглядеть лица, но чувствовал, что говорящий доволен, словно он только и ждал, когда я на него брошусь. — Ты ведь мог бы быть с нами.
Меня окатила сила. Темная, тяжелая, липкая, неприятная, но такая манящая. Я ощутил себя ребенком, стоящим в сапогах в заболачивающейся луже. Ноги уходят в грязь все глубже, грязь все липче, все тяжелее. Становится все страшнее, сердце стучит все сильнее, страх заполняет собой все естество. И в то же время, это так весело. Так здорово. Нервы напряжены, чувства обостряются, время замедляется. И вот ты уже видишь, как медленно падает перед тобой птичий пух. Ты видишь каждый волосок, ты чувствуешь, как он шевелится, ты можешь следить за ним. Но ты видишь его лишь сейчас, ты его не запомнишь. Ты ничего не будешь помнить, когда выйдешь из лужи.
Или не выйдешь.
Навалившаяся на меня темная сила была сродни грязи. Она не хотела отпускать, ей было мало быть на моих сапогах, ей надо было быть внутри меня. Ей нужно было быть мной. Она хотела стать мной.
Я отпрянул. Я не хотел, становиться темным, не хотел пускать в себя эту чуждую, злую силу. Хотел остаться собой. Я понимал, что она мне даст. Я стану сильнее, много раз сильнее, я смогу одолеть Крестовского одной левой. Я стану удачливее, я стану лучше. Я получу все, что захочу. Богатство, власть, женщины, я смогу получить любую. Любую! Я буду счастлив, пока не стану Степой.