Морару прервал ход мыслей старика:
— Во Франции хоть и преследуют коммунистов, все равно коммунисты сражаются и будут сражаться! Это кое-кому совсем невыгодно, но им ничего не поможет. Коммунисты знают, кто их друзья и кто враги!..
Дверь скрипнула, и показалась мадам Филотти:
— Эй вы, политики полунощные, хватит вам! На улице, наверное, все слышно! Спали бы лучше!
— Ух, ты! И правда, без десяти два! — сказал Войнягу. — Давайте-ка спать. Гашу свет. Спокойной ночи, господа…
— Только в прихожей не гасите, Илие еще нет, — сквозь дрему пробормотал Женя.
— Этот тоже что-то стал поздно приходить, — недовольно заметил ня Георгицэ.
— На работе, наверное, задерживается парень.
— Какая там сейчас работа, когда уже два часа… — продолжал бурчать ня Георгицэ.
— Давайте спать, хватит…
Свет уже был погашен, а ня Георгицэ все не мог уснуть: «Кто же, в конце концов, прав? И неужели с Румынией будет то же, что с Австрией, Чехословакией, Польшей?..»
XVIII
С того сентябрьского вечера, когда Томов встретился с Захарией Илиеску на углу улицы Кометы и бульвара Ласкара, жизнь его пошла по-другому. У него появились новые друзья и новые заботы.
…А осень неотступно теснила лето. Сегодня, когда Илья вышел из дому, не было еще семи часов вечера, но на дворе было совсем темно. На перекошенной ступеньке невысокого крылечка, перед входом в квартиру мадам Филотти, лежала ленивая дворняжка Цуги. Илья наступил на край доски, на которой лежала собака: та испуганно вскочила, но, узнав Илью, стала тереться о его ноги и вилять обрубком хвоста. Илья остановился: надо бы дать собаке что-нибудь поесть, но придется вернуться… Мать всегда выговаривала Илье, если он, собравшись куда-нибудь, возвращался обратно: «Ну вот, вернулся… Теперь уж можешь не ходить, все равно пути не будет…» — ворчала она обычно. Не то, чтобы Илья верил в приметы, но он привык к мысли, что возвращаться не полагается. Тем более сегодня!..
На Шербан-Водэ, недалеко от кладбища Белу, у кузнеца с завода напильников — Гогу Мунтяну собирался народ. Все приходили сюда в точно назначенное время: нельзя было ни опаздывать, ни приходить раньше. Теперь-то как раз Илье и были нужны часы. Но ими пользовался Сережка Рабчев… Илья сидел в трамвае, который вез его к бойне, и вспоминал, как Сережка водил его за нос и как выпросил тогда часы. Пришлось узнать время у кондуктора и немного выждать на остановке.
В небольшой комнатушке бездетного кузнеца Мунтяну собралось одиннадцать человек, Илья Томов был среди них самым молодым. Уселись на сундуке, на табуретах, заняли и те два стула, что имелись в хозяйстве кузнеца, а Илья устроился на каком-то фанерном ящике. Хотя было тесно, все чувствовали себя уютно.
Слушали доклад Илиеску о решениях последнего пленума румынской компартии. Илиеску говорил о задачах, поставленных пленумом перед румынским рабочим классом. «Главное — это организация широких масс трудящихся на борьбу против подготовки войны с Советским Союзом, страной, где победил пролетариат, страной, которая является опорой, защитой и надеждой рабочих всего мира. Борьба румынских патриотов против войны с Советами, — продолжал Захария, — является одновременно и борьбой за насущные интересы самих румын…»
Томов слушал, затаив дыхание. Все, что говорилось, было для него важно, близко и понятно. На таких собраниях Илья бывал уже не первый раз. Особенно его взволновала речь худощавого высокого человека лет тридцати с кудрявой смоляной шевелюрой. Илья видел его впервые. Кто-то сказал, что его специально прислали «сверху» для информации о положении в стране. Он говорил о том, что реакция готовит против компартии гнусную провокацию: железногвардейские заправилы собираются поднять шумиху вокруг убийства студентки Венеты Солокану, будто бы совершенного коммунистами. Фашистские прислужники кричат, что убийца некий Гылэ — коммунист, и на основании найденных при нем явно сфабрикованных документов о состоянии румынской армии и расположении военных объектов стараются доказать, что компартия Румынии при помощи того же Гылэ пыталась переправить эти сведения в Советский Союз… Товарищ говорил, что задача румынского пролетариата — приложить максимум усилий, чтобы опровергнуть вымысел реакции, разоблачить перед народом подлых клеветников…
Слушая и обдумывая, как же можно практически разоблачить клеветников, Томов уловил в произношении оратора знакомый акцент, несколько напоминающий бессарабский, но не осмелился поинтересоваться человеком, присланным «сверху». Предоставляя ему слово, кузнец не назвал ни имени, ни фамилии, ни клички, а просто сказал: «товарищ»…